Плюю в вечность крупнокалиберным снарядом
Chapter 19. Insights
читать дальшеКогда они вошли, в гостиной уже слышалось ленивое переругивание Соло и Теллер. Уэверли скрипнул зубами: ну ни на минуту не могут перестать выяснять свои нездоровые отношения. Впрочем, у кого они здоровые?
- Вижу, жизнь у вас тут кипит, - вполголоса сказала Мэри.
Уэверли прокашлялся и громко на весь зал продекламировал:
- Еще раз доброе утро, леди и джентльмены!
Голоса стихли, взгляды обратились на них. Соло, стоя у камина, тушил в пепельнице сигарету. Габи вскочила с кресла, где до этого сидела с ногами, и поправила расстегнутый ворот блузки. Ильи нигде не было видно. Что за черт? Уэверли тревожно оглядел комнату, пытаясь найти недостающий объект во всех малоприметных закоулках зала, как в детской игре «куда спрятался зайчик», будто этот двухметровый мускулистый «зайчик» и правда мог спрятаться в комнате, где Уэверли с детства была знакома каждая завитушка на обоях.
- Позвольте представить вам мою супругу, миссис Мэри Уэверли.
Соло, радуясь возможности, испытать свои приобретенные аристократические навыки на истинных носителях оных, подплыл к хозяйке дома и, плавно выгнувшись, как цирковой тюлень, облобызал ее руку. От Уэверли не ускользнуло, как дернулись уголки губ жены и тут же встали на место. Бедный Соло снова разоблачен. Но он об этом никогда не узнает. Во всяком случае, не от нее. Габи же, напротив, просто и незатейливо пожала Мэри руку, чем несколько сбила пафос предыдущего выступления, и настроила всех на непринужденный лад.
- А где…? - начал Уэверли, окончательно убедившись, что третий агент отсутствует.
- Илья? Сказал, что пойдет на берег прогуляться. Видимо, до сих пор гуляет, - отозвалась Габи.
Уэверли с трудом подавил вздох негодования. Чертов русский опять все делает по-своему! Просил же! Он почувствовал на своем плече легкое прикосновение жены.
- Надеюсь, ваш друг все-таки вернется, если только его не смоет волной. Море нынче разыгралось, - сказала Мэри с ироничной улыбкой и тут же живо поинтересовалась, - Скажите, вам нравится у нас в доме?
- О, да, мы очень благодарны мистеру Уэверли за гостеприимство, - сказал Соло, церемонно разводя руками, - Никому из нас еще не доводилось жить в викторианском особняке.
- Настоящий английский дом с приведениями, - подхватила Габи.
- Это вы про нашу скрипучую половицу? - засмеялась Мэри. В уголках ее глаз собрались лучистые морщинки, - О, да, за все время, что стоит этот дом, здесь несколько раз меняли полы, а половица снова и снова скрипит, и все одна и та же. Наш старый Шелтер уже сам, как приведение. Но мы к нему так привязаны. Я ведь родилась в этом доме. А мистер Уэверли бывал здесь каждое лето, начиная с пяти лет.
- Вы так давно знакомы? - удивилась Габи.
- Конечно, мы ведь кузены. Дорогой, ты разве не говорил об этом своим друзьям?
- Да как-то повода не было, - пожал плечами Уэверли.
Он очень хотел поскорее замять тему, но не успел. Соло уже многозначительно поднял свою хитрую черную бровь, а Габи всплеснула руками и со свойственной ей бесцеремонностью воскликнула:
- Надо же! Ну, прямо викторианский роман полный тайн!
Уэверли послал ей самый выразительный взгляд, на какой был способен. Однако Мэри лишь снисходительно кивнула и ответила, как ни в чем не бывало:
- Вы очень начитаны, мисс Теллер. Но, боюсь, эта история не тянет на роман.
- Разве что на очень длинный и скучный английский роман, - подтвердил Уэверли.
Он был почти счастлив, когда услышал звук отпираемой двери. Он даже забыл про свое волнение от предстоящей встречи.
- О, кажется, Илья пришел, - заметил Соло первым. Он все не опускал свою наглую черную бровь.
Это была правда. Русский вошел и заполнил собою пространство, которого хватило бы на двоих. У такого «зайчика» не было шанса затеряться в комнате, которая при его появлении стала казаться меньше.
- Простите, я опоздал, - сказал он без тени извинения в голосе.
Уэверли даже гордость взяла за него. Он чуть помедлил, глядя на то, как Илья приглаживает влажные от водяной пыли волосы. В этом простом движении не было ни замешательства, ни самодовольства, ни желания понравиться, - только сиюминутная необходимость. Так мог бы вылизываться уличный кот в королевском дворце, ничем не нарушая придворный этикет. Ну что за прелесть!
- Мэри, познакомься, это наш русский коллега, Илья Курякин. Илья, это моя супруга…
- Очень приятно, миссис Уэверли, - сказал Илья и выступил на шаг вперед.
Он уже собрался пожать ей руку, но остановился на полпути, не встретив приглашения с ее стороны. Мэри неподвижно стояла напротив Ильи, чуть запрокинув голову на его высоту, и что-то внимательно разглядывая в его лице. Когда пауза превысила допустимое приличиями время, настал черед Уэверли коснуться ее плеча. Мэри едва заметно сморгнула и протянула руку Илье.
- И мне очень приятно, мистер Курякин, - сказала она с растерянной улыбкой и украдкой перевела взгляд на мужа.
- Ну, друзья мои, я думаю, мы еще успеем пообщаться. Увидимся за ланчем, - обливаясь потом, сказал Уэверли.
Он взял жену за руку и повел из гостиной. В зале еще некоторое время стояла тишина. Убедившись, что хозяева их не слышат, Габи язвительно сказала:
- Илья, кажется, ты произвел на жену шефа сильное впечатление.
- Даже слишком сильное. Мне показалось, она сейчас в обморок упадет, - подтвердил Соло, закуривая новую сигарету.
Илья пожал плечами. Ему самому было неловко. Что он опять сделал не так? Может слишком грубо поздоровался? Может нужно было поцеловать ей руку, а не пожать? Черт поймет этих англичан, как у них тут принято. Но вслух произнес только:
- Почему-то я такой ее себе и представлял. Серая мышка.
Не опуская свою лукавую черную бровь, Соло выпустил из ноздрей дым и улыбнулся сквозь пелену: да, похоже, этот английский роман не такой уж и скучный.
***
Июнь в этом году выдался необычайно долгим. Троицын семестр подходил к концу, и большинство студентов, едва придя в себя после безумств Гребной недели, готовились к экзаменам в меру оставшихся сил.
Эрни удобно расположился на подоконнике с ногами, новым выпуском «Британского фотографа» и большим сочным яблоком из щедрых закромов тети Эмили. Вчера он сдал последний промежуточный экзамен, и после сдачи всех эссе и недели форсированного и напряженного запихивания в голову научных истин и интерпретаций, наконец-то мог вздохнуть свободно. За окном шумели липы и каштаны, в Христовой церкви звонили к вечерней службе, а впереди был длинный вечер наедине со своими мыслями, рандеву с которыми он все время откладывал.
Второй год в Оксфорде начался для Эрни с того, что он сменил комнату. Позднеготическая красота старого колледжа Крайст Черч в конце концов уступила таким простым соображениям, как тишина и уединение. Эрни снял небольшую квартиру в доме на Пемброк стрит с видом на Квадрат и кофейней на первом этаже. Теперь он мог себе это позволить.
В начале осени у Скотти и Джейн родился сын, которого в честь деда нарекли Артур Кристофер (по-домашнему Крис). Лорд Артур был крайне воодушевлен рождением внука-наследника. Еще бы! Это означало, что славный род графов Бринскот будет продолжен. «Ну и слава Богу», - с облегчением подумал Эрни, приехав домой на крестины племянника и глядя на орущего и пачкающего пеленки младенца в колыбельке, в которой двадцать лет назад лежал и пачкал пеленки сам. Он надеялся, что внимание отца к династическим вопросам семьи, а равно к жизни самого Эрни, временно ослабнет. Он еще никогда не видел отца в таком благодушном настроении, как в день крещения малыша Криса. Во время обязательной беседы в его кабинете лорд Артур был непривычно разговорчив, расспрашивал про студенческую жизнь, и даже позволили себе слегка пошутить насчет брайтонских похождений сына (тетя Эмили все-таки нажаловалась ему об их с Дэвидом «подвигах»). А в конце и вовсе удивил, выделив Эрни небольшое ежемесячное содержание: «Вы заслужили». Оказывается, он мог быть вполне добрым отцом, когда забывал о принципах воспитания потомства, позаимствованных из ветхозаветных заповедей.
И теперь, сидя на широком подоконнике и глядя из раскрытого окна своего нового жилища на великолепие средневековых башен и узких двускатных крыш, Эрни чувствовал себя почти довольным жизнью. И хотя ему было немного жаль покидать веселый шумный вертеп в старом здании колледжа, где сквозь тонкие стены можно было расслышать если не все, то очень многое, оставаться там студенту второго курса его происхождения было не солидно. В конце концов, если кто-то захочет его видеть, пускай сам приходит. Многие так и делали: Кит Маршалл, Горацио Гарфилд и Робби Стайлз обедали у него минимум раз в неделю. То была настоящая «взрослая» жизнь, какой она представлялась Эрни. Он сам был волен выбирать, чем ему заниматься, куда ходить и кого принимать. А здешний слуга, мистер Джоркинс был на редкость тактичен, и, казалось, не имел ни глаз ни языка, столь редки и односложны были его реплики, столь прозаичны и снисходительны суждения о самых диких выходках студентов. Имен он, похоже, не запоминал, лиц тоже, что несомненно делало ему честь, особенно в сравнении с не в меру любопытным мистером Роджерсом, который, воспринимая свою службу чересчур серьезно, считал обязательным показать свое отношение ко всему происходящему. Эрни был рад, что теперь не придется краснеть каждый раз, получая из его рук очередное письмо от Мэйди. Впрочем, в этом вопросе мистер Роджерс теперь вряд ли мог бы досадить ему своим любопытством.
Эрни посмотрел на разворот журнала. Там красовалась большая цветная фотография нового чуда света — висячего моста Золотые ворота, окутанного серебристым туманом.* (* На самом деле мост Золотые ворота был открыт в 1937 году, но мы сделаем вид, что он был всегда — прим. авт.). Туман опустился и на его сердце.
Он давно не получал от нее писем. Последняя открытка пришла из Сан-Франциско еще в октябре (тот же мост, но в ясную погоду). С тех пор тишина. Уже чувствуя неизбежное, Эрни написал ей несколько писем в подчеркнуто нейтральном тоне, чтобы нечаянно не скомпрометировать подругу, но ответа так и не получил. Ну что же, этого следовало ожидать. Долгие поездки сближают незнакомых людей. А там наверняка были американские миллионеры и хлыщи-иностранцы из высшего света…
При этой мысли великолепие вида за окном вдруг перестало радовать глаз, а сочный бельфлер показался пресным. Но почему? Разве это было не то, чего он сам добивался? Разве он в свое время не принял это решение ради них с Дэвидом? Дэвид… Туман вокруг сердца сгустился.
Дэвид все продолжал жить в своей «келье». Эрни предлагал переселиться поближе к нему, но тот отвечал только: «Зачем? Мне и тут неплохо». И хоть возразить на это было нечего, Эрни не мог не чувствовать странное отчуждение, которое с недавних пор возникло между ними и не хотело уходить. Нет, они не стали видеться реже, и внешне все оставалось по-прежнему, но радость их любви, большая и сладкая, как медовая дыня, теперь отдавала горечью. И что хуже всего, Эрни знал причину этой перемены.
Они никогда больше об этом не говорили. Так хотел Дэвид, а Эрни не смел тревожить его, хотя и подозревал, что знает далеко не все. Иногда он думал, а стоило ли ему тогда так упорствовать? Ведь если бы не то жгучее любопытство, с которым он копался в деталях и сводил воедино ниточки обрывочных фраз и неочевидных совпадений, он бы и сейчас оставался в блаженном неведении. Но, к сожалению, оставлять без внимания детали и совпадения было не в его характере. И кажется, Дэвид не простил ему этого.
Каково это, когда твоя самая страшная тайна попала в чужие руки? И даже если обладателем этого знания стал твой лучший друг, дела это не меняет. И пусть этот друг говорит, что все забыто, что он ни в чем тебя не винит и любит по-прежнему. А на самом деле? Часто во время их общения, а еще чаще во время их молчания, Эрни украдкой ловил на себе его взгляд: испытующий, настороженный и по-детски беспомощный. Это взгляд беззвучно вопрошал: правда забыто? И, как ребенок ломает любимую игрушку, чтобы только не подумали, что она у него любимая, Дэвид вдруг принимал независимый вид, становился с ним насмешливым и хамоватым, особенно в присутствии посторонних. Эрни очень переживал, но старался не показывать своего огорчения, маскируя его за наигранной веселостью.
А может дело не в этом? Может это менялась сама жизнь, и, хотя в каждый момент времени эти метаморфозы не были заметны, но на длинной дистанции их очевидность пугала.
Обычно в первый год учебы студенты, подавленные университетской торжественностью и осознанием возложенных на них надежд, стараются придерживаться всех правил, соблюдать расписание и не пропускать лекций. Но постепенно ощущение священного ужаса от причастности к новой жизни выветривается, и вот уже второкурсники начинают смотреть свысока на робких новичков, которых всегда можно отличить по слегка прибалделому взгляду и восторженной улыбке, оповещающей всех в радиусе мили о том, что ее владелец - СТУДЕНТ ОКСФОРДА! Напротив, старшекурсники начинали бравировать своим пренебрежением ко всяческого рода правилам и расписаниям. Клубы, спорт и пабы — вот истинная среда их обитания. Злые языки уже давно высказывались в том смысле, что весь Оксфорд превратился в сплошную спортплощадку, и что науку вытеснили футбол и крикет. А дары Бахуса среди студентов были в чести с тех самых времен, когда однажды в 1209 году в результате пьяной стычки с местными жителями, студентам и профессуре пришлось бежать из Оксфорда в захолустный городок Кэмбридж к северу от Лондона, где беглецы в пику недоброжелателям основали новый университет.
Из-за экзаменов Эрни не пил уже третью неделю, и это было необычно. Алкоголь, вечный спутник студентов всех поколений, уверенно входил в их жизнь, и Эрни, проявив поначалу некоторое сопротивление, незаметно поддался ему, ибо науки, сколь необходимыми они ни являлись, не могли приблизить его к Дэвиду так, как это удавалось вину. Намеренно или нет, но все чаще их общение проходило не наедине, а в шумном кругу студентов. И чтобы оставаться в орбите его внимания, Эрни тоже начал посещать гребной клуб, где изредка тренировался и не отказывался от приглашений к попойкам, которые там проводились с поразительной для спортсменов регулярностью.
Так юношеские шалости с первым алкогольным опытом, обычно неудачным и смехотворным, когда любопытство превыше страха, отходили в прошлое, уступая место уверенному и целеполагающему пьянству. В неустанных тренировках каждый проходил обязательную школу кутежа и методом проб и ошибок находил свою норму. При этом они как-то умудрялись учиться, избегая серьезных взысканий. Видимо, лишь в ранней молодости природа бывает столь щедра, отмеряя сил вдвойне положенного и давая времени вдоволь, будто зная наперед, что потом всю оставшуюся жизнь придется экономить силы и гнаться за ускользающим временем.
А пока что они напивались почти каждую неделю, так что мистер Джоркинс уже знал, что в субботу около полуночи внизу хлопнет дверь, а вслед за этим на пол мягко опадет бренное тело обитателя квартиры номер 21 в доме на Пемброк стрит, потомка древнего и знатного рода, и шел отрабатывать свое жалование. Наутро смущенный и помятый Эрни извинялся и давал молчаливому слуге чаевые, а тот лишь махал рукой и шел по своим делам, не глядя более на непутевого жильца и, кажется, уже забыв о нем, за что Эрни был ему несказанно благодарен.
А после победы Оксфорда в лодочной гонке все словно с ума посходили. Это была первая победа за последние пять лет, да еще с таким отрывом! Счастливые победители, герои дня, калифы на час, самые сильные и атлетичные парни университета, в число которых входил и Дэвид, в одночасье сделались наиболее желанными гостями любой компании — мужской или женской.
На пирушке в честь долгожданной победы одна восторженная девица из болельщиц, приехавших ради того, чтобы под благовидным предлогом посмотреть на полуобнаженных гребцов, подсела к Эрни, сосредоточенно выкладывающему соленым арахисом на столе арабский алфавит, и заискивающим тоном с придыханием сказала:
- Ах, этот Дэвид Кортни такой красивый! Вы кажется, его приятель? Не могли бы вы меня с ним познакомить?
Эрни смел со стола «мим» и «нун».
- Не понимаю, зачем вы меня об этом просите. Идите к нему сами и знакомьтесь.
- О, нет! Леди так не знакомятся. Их должны представить.
- Угу. Но со мной вы не посчитали нужным познакомиться, прежде чем обращаться с такой просьбой, - съязвил Эрни.
Девушка обиженно выпятила губу и отошла. Где-то через полчаса она уже висела на плече у Дика Томаса.
А в конце мая прошла ежегодная Гребная неделя – соревнование среди команд Оксфорда. Конечно же, новоиспеченные победители были главными звездами шоу. Но теперь по условиям регаты каждый выступал за свой колледж, что давало преимущество другим командам.
В команде Крайст Черч из-за травмы выбыл третий номер, и так случилось, что за неимением других кандидатов, Эрни сел в восьмерку своего колледжа. К немалому удивлению многих, лодка Крайст Черч пришла второй, обогнав и Эксетер, и Тринити, и Баллиол… В тот вечер они страшно напились.
Эрни неуютно заерзал на своем подоконнике, когда его мысли пронзила мстительная стрела памяти. В такие моменты ему всегда хотелось сделать что-то резкое, чтобы отвлечься: топнуть ногой, скомкать лист бумаги, пропеть строчку из дурацкой песенки, - да мало ли что, лишь бы стряхнуть с себя эти непрошеные постыдные воспоминания. Как правило, это помогало на несколько секунд, но приводило лишь к тому, что поймав себя на слабости, он начинал презирать себя еще больше. Эрни догрыз яблоко и с раздражением выбросил огрызок в открытое окно, целясь в кучку глупых голубей, собравшихся перед кофейней в ожидании вечерней подачки. Огрызок пролетел мимо, не причинив птицам вреда. Эрни сделал глубокий вдох и потер виски пальцами.
А все начиналось так весело. Эрни редко бывал в центре внимания, но в тот день ему досталось за все прожитые годы, и еще сверху. Ребята из Крайст Черч, из Эксетера, из Тринити, знакомые и не очень, поздравляли, жали руку, хлопали по плечу, заглядывали в глаза. Но в тот вечер он искал только одни глаза — те самые, полные искреннего восхищения и гордости за него. И каждый раз встречая эти глаза в толпе прочих, сердце Эрни разбухало до размеров футбольного мяча, кровь в жилах клокотала, а голова кружилась. Правда, это могло быть следствием двух выпитых пинт пива и шести шотов джина, смешанного с вермутом. Кажется был еще портвейн, но это Эрни уже плохо помнил. Он уже давно потерял счет выпитому.
Пили за ребят, пили за колледж, за дружбу и студенческое братство, пили за любимых преподавателей, за Англию и Короля. Когда их всех в конце концов с проклятьями выгнали из паба, кому-то в голову пришла «гениальная» мысль пойти в гости к очкастому Паффи, который по словам Гарри-левши прячет под кроватью ящик отменного испанского хереса — подарок дяди-дипломата.
Дальше память давала сбой. Неясными вспышками выхватывала она из мутного месива картины той ночи, одна бредовее другой.
Вот они большой компанией, шатаясь и подпирая друг друга с боков, идут к Паффи, но тот им не открывает (и слава Богу!), и тогда они идут в «Голову друида» с твердым намерением после пары бодрящих рюмок вернуться и побить несговорчивого Паффи, но так и не возвращаются.
Вот Эрни, согнувшись пополам, тошнит в изящную чугунную урну в стиле ар-нуво на углу парка, а Дэвид, придерживая его за галстук и через слово икая, запутанно и нестройно рассыпается в извинениях перед шарахающимися в испуге прохожими. Чуть отдышавшись, Эрни поднимает голову из урны и хочет извиниться лично, но уже через несколько слов рот его захлестывает очередной волной рвоты.
Вот они вдвоем стоят на мосту через канал (Господи, как они там оказались?) и мочатся с парапета вниз, стараясь не попасть друг другу на ботинки, а невдалеке уже слышится захлебывающийся свист полисмена.
Но самый ужас наступил утром. Проснувшись со страшного похмелья, Эрни обнаружил у себя в постели незнакомую девицу. И он, и девица лежали в чем мать родила, так что сомнений в том, чем закончилась вчерашняя веселая ночь, не оставалось. Растрепанная сонная девица, похотливо воркуя и размазывая по подушке дешевые румяна, попыталась предложить Эрни повторить их вчерашний роман, но тот наотрез отказался и, сославшись на неотложные дела, как можно скорее спровадил девушку, снабдив ее для верности двадцатью шиллингами, что еще оставались у него в бумажнике.
Содрогаясь от пульсирующей боли в голове и изнуряющей похмельной мути, он кое-как привел себя в порядок, и, улучив момент, когда мистер Джоркинс ушел в свою каморку, побежал, сшибая углы (хмель еще не выветрился до конца), к Дэвиду, полный самых дурных предчувствий. Он не помнил, где и когда они вчера разошлись по домам. А вдруг по дороге к себе с ним что-то случилось?
Однако опасения оказались ложными. Дэвид не только был дома, но, так же, как его друг, провел ночь в приятной компании незнакомой девушки. Когда Эрни вошел, они еще лежали в постели, и кажется, у них начинался второй раунд. Однако Эрни не дал этому случиться.
Когда девушка ушла, окинув парней на прощание презрительным взглядом, они наконец остались одни. Дэвид сидел развалившись в кровати, даже не удосужившись прикрыться, и закуривал сигарету.
- Ну и зачем ты пришел? - спросил он недовольно.
- Я волновался за тебя. Я не знал, где ты и что с тобой, - сказал Эрни, едва ворочая языком.
- Ну и зря. Что со мной могло случиться?
Эрни сел на стул и подпер голову ладонью. Голова болела немилосердно.
- Кто эти девки?
- Разве не помнишь? Они спрятали нас, когда мы убегали от того полицейского. Потом они сказали, что замерзли, попросили их согреть, ну и...
- Ужас! - простонал Эрни, обхватив голову руками.
Дэвид саркастически усмехнулся.
- Почему? Тебе досталась самая хорошенькая. Тебя всегда выбирают хорошенькие.
- Перестань, мне и так плохо, - умолял Эрни, борясь с приступом тошноты.
Дэвид раздраженно пожал плечами:
- Что плохого в том, чтобы спать с девушкой?
- Что плохого? - резко вскинул голову Эрни, - Хотя бы то, что мы с тобой вместе. Ты не забыл?
- Не будь занудой, Эрни. Никто же не умер. Про нас с тобой уже ходят все мыслимые слухи. Надо же иногда их развеивать.
Тут Дэвид засмеялся - грубо, развязно, бесстыдно. Он снова был в своем «состоянии».
- Ты что, хочешь сказать, что тебе не понравилось? Ну и дурак!
Слова пролетели и растворились в воздухе. Так просто… Но сердце Эрни взвыло от боли и обиды. Почему этот человек позволяет себе так с ним разговаривать? Как с врагом. Хуже - как с чужим.
- Знаешь, Дэвид… Тебе не обязательно всегда быть таким ублюдком.
Он встал и направился к двери.
- Эрни, ну ты чего? Постой! - спохватился Дэвид.
Но он не остановился.
***
Было уже около девяти, а солнце все еще не садилось. С улицы доносились голоса — в кофейне этажом ниже начали подавать ужин.
Эрни рассеянно листал журнал. Перед его глазами проплывали континенты, города, страны, в которых он никогда не побывает. Но мысли его были далеко. Он думал, что будет, когда аргументы закончатся, и он не сможет больше притворяться, что ничего не происходит. Все получилось так глупо. Никто не виноват. Это все алкоголь, черт бы его побрал.
В дверь негромко постучал мистер Джоркинс. Эрни уже давно научился различать посетителей по манере стучаться в дверь.
- Войдите.
Джоркинс, невысокий коренастый мужик с редеющей шеверлюрой, некогда богатой, отчего его плешь просвечивала еще сильнее, обвел комнату тусклым взглядом, пока не нашел в ней хозяина, и невыразительным голосом произнес:
- К вам тут человек пришел.
- Кто?
- Не знаю. Знакомый ваш, кажется.
И, не говоря больше ни слова, ушел, прикрыв за собой дверь. Зачем приходил? В ту же секунду дверь снова открылась и на пороге появился Дэвид. Ничего себе «знакомый»!
Эрни соскочил с подоконника, и остановился перед ним, как вкопанный. Несколько секунд оба таращились друг на друга с разных концов комнаты, как коты, случайно встретившиеся на ничейной территории и еще не решившие, стоит ли им вступить в единоборство, или мирно разойтись. Наконец, Дэвид сказал:
- Привет.
- Привет.
- Как дела?
- Да вроде нормально. А у тебя как?
- Тоже. Экзамен сдал?
- Сдал. А ты?
- И я сдал. Как думаешь, хорошо?
- Ты про экзамен пришел поговорить?
- Нет… Нет, конечно. Я войду?
Эрни кивнул и повел рукой, приглашая войти. Дэвид медленно подошел к столу. Эрни обогнул стол с другой стороны и встал напротив. Так они стояли с минуту, разглядывая друг друга. Дэвид взял из вазы для фруктов яблоко, повертел его в руках, поднес его к лицу, понюхал, и отложил в сторону.
- Хороший здесь слуга, - сказал он вполголоса, - Никого не запоминает. Всем бы такого. Ты уверен, что он не шпионит?
- Зачем ты пришел?
Дэвид осекся. Он не ожидал такого холодного приема. Он стыдливо опустил ресницы и произнес, кусая губы:
- Просто… Захотел тебя увидеть. Ты тогда ушел... Слушай, я по-свински с тобой обошелся. Мне так стыдно сейчас. Прости...
Эрни молча слушал. Он смотрел на виновато опущенные ресницы, на влажные дрожащие губы, на руки, ищущие и не находящие себе места, и с каждой секундой сердце его разгонялось все быстрее. Перед ним снова был его Дэвид, тот самый, настоящий. Однако теперь Эрни изо всех сил старался не показать своих эмоций. Он еще не забыл ту боль, которую причинил ему Дэвид, и хотел проучить его. Но — странное дело — боль эта не разъединяла, а, напротив, привязывала еще сильнее, подобно тому, как трудный ребенок, доставляющий одни неприятности, становится любимцем родителей, в то время как послушные дети, не вызывающие столь сильных переживаний, остаются недолюбленными.
Видимо, Эрни все-таки чем-то выдал себя, и Дэвид, уловив эту перемену, воспрянул духом. Он снова заговорил.
- Сам не знаю, что на меня иногда находит. До сих пор стыдно за то, что я тебе тогда наговорил. Я был пьян, понимаешь? А когда я пьян, я за себя не отвечаю. Хотя тебе, наверное, от этого не легче.
Он с надеждой взглянул на Эрни. Тот покачал головой — нет, не легче. Дэвид вновь опустил глаза. Он был покорен судьбе и готов был понести любую кару.
Промучив Дэвида еще несколько минут, Эрни наконец решил, что с него достаточно. Он подошел ближе и легонько ударил его кулаком в грудь. Потом, снова — в плечо, в челюсть, не давая опомниться. Дэвид уже понял суть игры и с готовностью подставлялся под его «удары». После очередной дружеской оплеухи по шее, Эрни притянул его к себе и сжал в объятиях. Тепло разлилось по телу. Ну все, теперь все будет хорошо.
- Ты так больше не делай, ладно? Мне обидно…
Дэвид часто закивал и вжался лицом ему в плечо. От нахлынувшего счастья у Эрни вдруг раскатисто заурчало в животе. Дэвид поднял голову и спросил:
- Ты ужинал?
- Нет еще. Хочешь пойдем куда-нибудь?
- Нет. Не хочу никуда идти. Давай поужинаем здесь, у тебя.
- Конечно. Сейчас скажу Джоркинсу, чтобы принес нам что-нибудь из кофейни.
Эрни ушел распоряжаться. Минут через десять мистер Джоркинс вернулся с большим судком ирландского рагу и свертком сэндвичей.
Остаток вечера прошел в поедании ужина и в оживленной беседе. Оба ужасно проголодались и безумно соскучились друг по другу.
- Слышал, что Дика Томаса исключили? - сказал Дэвид.
- Да ты что?!
Дик Томас, капитан сборной по гребле, один из самых популярных студентов курса - и такой позор!
- Ага, перед самым экзаменом. Выяснилось, что все эссе в течение года ему писал за деньги один парень из небогатой семьи. А знаешь, как выяснилось? Дону Карпентеру показалось странным, что в эссе Дика, выпускника Итона, постоянно встречаются ошибки, причем ошибки, характерные для северных диалектов. А тот парень был родом из Нориджа! Его тоже выгнали, чтобы не повадно было.
- Вот это дедукция у дона Карпентера! - искренне восхитился Эрни, и тут же спросил с подозрением, - А тебе этот парень случайно ничего не писал?
- Нет! Что я, дурак что ли? - отмахнулся Дэвид.
Он кивнул на вазу с фруктами.
- Это из Брайтона яблоки?
- Ага. Тетя прислала целую корзину. Не знаю, что с ними делать. Я уже всем раздал. Хочешь, и ты бери. А еще малиновый джем.
- О, да! Никогда не забуду ту полу-галлоновую банку, что она передала мне в прошлом году.
Они засмеялись весело, по-доброму, как смеются теплым воспоминаниям из детства. Но на дне этой радости уже поселилась горечь, незваная гостья, исподволь напоминая, что место их летнего счастья омрачено тенью старого кошмара, отдаленного и грозного, как раскаты грома. Эрни вновь почувствовал в взгляде Дэвида ту настороженную беспомощность, которой так боялся и стыдился, и поспешил ответить на так и не заданный вопрос:
- Она уже спрашивает, когда мы приедем. Но, если честно, я не хочу в Брайтон. Хочу съездить куда-нибудь еще, но пока не знаю, куда.
Дэвид как будто только и ждал этих слов. Он хлопнул ладонью по столу и придвинулся ближе:
- Слушай, у меня идея. Завтра я еду домой - нужно отвезти папу в клинику в Сен-Мало* (*Сен-Мало — город во Франции, морской курорт - прим.авт.). Через две недели туда приедет мама и сменит меня, а я оттуда хочу поехать в Париж. Так вот, предлагаю тебе присоединиться ко мне.
Дэвид сделал паузу, чтобы Эрни лучше усвоил услышанное.
- Ты же говорил, что никогда не был в Париже. Вот и проведем там каникулы вместе. Только ты и я, без взрослых. Ну, как тебе?
Он выжидающе смотрел в лицо друга. Эрни не спешил с ответом. Нет, он прекрасно все понял, просто не мог собраться с мыслями от неожиданности. Собственно, он уже все про себя решил. Перспектива провести каникулы в Париже вдвоем казалась той синей птицей счастья, в реальность которой трудно поверить, а раз поверив, невозможно спокойно жить, не поймав ее.
- Это… это очень заманчиво. Только вот… - замялся Эрни, - С деньгами сейчас туго.
Дэвид махнул рукой, будто это было самое легкое из препятствий.
- О деньгах не беспокойся. Билет я тебе оплачу. Отдашь потом, как сможешь. Жилье я подыщу, чтобы было прилично и недорого. В Париже это просто. Так ты согласен?
- Еще бы!
На самом деле, Эрни не очень хотелось зависеть от финансов Дэвида. Из-за постоянных кутежей к концу учебного года его счет изрядно опустел, несмотря на выделенное ему содержание. С оставшимися деньгами ехать заграницу, а тем более, в Париж, было бы легкомысленно. Так что, как ни крути, все равно придется идти к отцу. Сначала будет разговор, после чего тот, вполне возможно, и даст денег, но сделает это с таким видом… В общем, неприятно. Однако мечту о том, чтобы побывать в Париже было уже не остановить. Он представил себе, как они вместе с Дэвидом гуляют по широким парижским бульварам, окруженные веселой праздной толпой, где парочки, подобные им, вовсе не редкость. Надо попробовать.
В открытое окно вместе с терпким ароматом каштановых свечек ворвался вечерний звон с башни Христовой церкви.
- Уже полночь? Надо же, как время бежит, - сказал Дэвид со вздохом, - Так не хочется уходить.
- Так оставайся. Если, конечно, не боишься всех мыслимых слухов, которые уже ходят про нас, - сказал Эрни с язвительной усмешкой.
Дэвид закатил глаза, памятуя о собственных словах, так некстати возвращенных ему.
- Плевать я хотел на все слухи! Так мне можно остаться?
- Ну разумеется. Я выдам тебе свою пижаму.
Лицо Дэвида просияло. Кажется, он с самого начала пришел сюда именно с этой целью.
Эрни выдал ему свою запасную пижаму и зубную щетку. И пока Дэвид приводил себя в порядок в крохотной ванной, Эрни рылся в комоде в поисках второй подушки и наволочки для нее. Он как раз заканчивал приготовления, когда услышал за спиной голос Дэвида:
- Как я выгляжу?
Эрни обернулся и чуть не покатился со смеху. Пижама была ему коротка. Добрых два дюйма голых щиколоток выглядывали из штанов, верхняя пуговица не сходилась на груди.
- Тебе идет!
Они хохотали, как безумные, подбирая аналогии его смешному виду, прикидывая, кому еще может подойти такой умопомрачительный наряд. Было выставлено несколько кандидатур - все сплошь лучшие люди Оксфорда. С большим отрывом победил монсеньор Сендхерст из церкви Магдалины, длинный и худой, как фонарный столб, читающий с кафедры своей молодой пастве длинные аргументированные проповеди о пользе полового воздержания.
Эрни забрался в кровать подальше к стене:
- Ладно, хватит, ложись уже.
Он распахнул перед Дэвидом одеяло, и когда тот лег рядом, накрыл его сверху - одеяло было только одно. Эрни лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел, как Дэвид возится, глубоко зарывается в одеяло, укладывается поудобнее. Наконец, когда Дэвид затих, он наклонился к нему и поцеловал в губы.
- Спокойной ночи, - сказал он и потянулся к выключателю.
- Спокойной ночи, - тихо ответил Дэвид, завернулся в свой конец одеяла и почти сразу заснул.
Спустя полчаса Эрни все еще лежал в темноте с открытыми глазами. Ему было тесно у стены и жарко от горячего тела рядом. Первое время снаружи еще слышались звуки улицы, но потом и они смолкли, и в наступившей тишине было слышно, как мысли скребутся в голове.
В темноте Эрни смотрел на спящего человека, которого любил. Он смотрел на его повзрослевшее лицо, на острый, колющийся щетиной подбородок, на раздавшиеся вширь плечи, обросшие упругими мышцами. Дэвид сильно изменился за последние годы, и красота его, в юности ослепительная до бесполости, обрела наконец мужественные формы. Но ресницы, густые и длинные, были все те же. Сейчас они одни напоминали того лучезарного мальчика, с которым Эрни столкнулся шесь лет назад на футбольном поле. Тогда никто из них не знал, что будет дальше, и отдавался обрушившемуся на них чувству со всем безоглядным пылом юности. Чувство это никуда не делось, оно выстояло в перипетиях взросления и под натиском внешнего мира. Эрни верил в это.
Но откуда же тогда взялось это нарастающее ощущение одиночества, сосущее и ноющее, как больной сустав перед дождем? Эрни и это знал, только боялся начать об этом думать всерьез, потому что думать об этом было все равно, что самому положить начало необратимому.
А Дэвид предлагает ехать в Париж... Понравится ли им в Париже? Будут ли они там счастливы? И что будет потом? И где взять деньги? Столько вопросов...
Наконец, глаза его стали слипаться, мысли путаться, и милосердный Морфей принял его в свои крепкие объятия.
***
Дэвид проснулся, когда на небе едва забрезжил холодный свет утра. Он бережно высвободился из-под обнимавшей его руки, вылез из постели и подошел к окну. За окном в сером сумраке вчерашний слуга выносил и складывал у входа в дом какой-то мусор и пустые бутылки.
Дэвид отошел от окна и направился в ванную. Осторожно, чтобы не шуметь, он умылся, после чего снял с себя короткую, пахнущую лавандовым саше, пижаму и аккуратно сложил на кресле в виде сидящего в нем человека, вложив тому в воображаемую руку яблоко.
Перед уходом он остановился у кровати и несколько минут смотрел на спящего человека, которого любил. Только когда сердце его достаточно успокоилось, он просеменил на цыпочках к двери и неслышно прикрыл ее за собой. На выходе он не встретил никого. Обойдя сложенные у входа мешки с мусором и пустые бутылки, он зашагал в сторону Сент-Олдейтс стрит.
***
Многие потом говорили, что выпускной 1933 года был одним из самых грандиозных после Войны. То ли нравы к тому времени подрасшатались, то ли мода на приталенные пиджаки и брюки с отворотами внесла свою лепту вольнодумства, то ли долгожданная победа в лодочных гонках заразила всех вирусом буйной непоседливости, а может быть все вместе, но в то жаркий день начала июля уже с утра было не продохнуть от разлитого в воздухе нетерпеливого ожидания и зудящего азарта в предчувствии того, что сегодня завершится важный этап, и новая “настоящая” жизнь вот-вот начнется.
Но большинство все-таки больше радовалось легальной возможности напиться.
Уже с утра во всех пабах и кафе пол засыпали стружкой, а фаянсовую посуду заменили на жестяную. Уже с утра на улицах начали появляться студенты в праздничных мантиях, а к вечеру те же студенты (уже без мантий) усеяли своими телами лужайки и набережные. Полиции в этот день было сказано быть помягче с выпускниками и по возможности помогать им добираться до дома.
После официальной части вручения дипломов, общего молебна в Соборе и праздничного ужина, студенты и доны разбрелись по своим колледжам для кутежа и веселья.
В жилых комнатах Квадрата сегодня было не протолкнуться. По старой дружбе Эрни тоже позвали на вечеринку, и он пошел, чтобы поздравить старших ребят, с которыми прожил бок о бок весь прошлый год. Эрни узнал, что в его бывшей комнате, до этого долго пустовавшей, теперь живет другой студент. Кит Маршалл жаловался на нынешнего обитателя смежной комнаты и жалел о потере такого приятного во всех отношениях соседа, как Уэверли. В главном зале гремело фортепиано, слышались взрывы хохота и звон стекла, а это значит, что вся банда в сборе. Эрни направился туда.
Его бурно приветствовали при входе, вручили стакан бренди и заставили выпить немедленно, после чего процедура повторилась. Видимо, Эрни был не единственный, кто подвергся спаиванию за опоздание, поскольку многие к тому времени были уже не в состоянии произнести своего имени. Выбывших из строя “солдат” товарищи выносили под руки из комнаты и бережно складывали у входа в общежитие - сладкая месть мистеру Роджерсу за все годы притеснений. Красный от возмущения мистер Роджерс мог лишь беспомощно ворчать: “Заблюют тут все, а мне убирать! Куда смотрит проктор?” Но проктор (вместе с ректором и деканом) в это время сам праздновал в клубе, и вряд ли бы откликнулся на жалобу старого вахтера, будь она хоть трижды обоснована.
Своды старинного зала дрожали от гула множества голосов:
-Гарфилд, умоляю, только не умничай! Все закончилось, тебе больше не за чем притворяться интеллектуалом.
-И как я буду жить без твоего ирландского юмора, О’Брайен?
-Все, теперь я к греческому до конца жизни близко не притронусь.
-Дерек, сыграй что-нибудь торжественное, чтобы проводить нас с почестями.
-Похоронный марш?
-А почему дон Блэр не пришел на вручение?
-Молли говорит, что он плохо себя чувствует.
-Мне будет не хватать старика.
-Слышали, что Дика Томаса отчислили? Говорят, за взятку декану. Наставника теперь тоже уволят.
-Это чья шляпа? Твоя? А где моя? Черт, Коллинз, ты на ней сидишь! А ну встань, жирный слизень!
-Ой, смотрите, Сидни сейчас вырвет. Уведите его, пока не поздно - тут ковры.
-Ну вот, еще один стакан разбили.
-Ребята, а пойдемте в паб. Эй, кто идет в “Айсис”?
-Я иду!
-И я!
-И мы тоже. Уэверли, ты с нами?
-Куда делся Стайлз? Он что, уже в отключке? Всего-то после двух стаканов...
- Я схожу за ним, - вызвался Эрни.
Он и сам не знал, зачем вызвался сходить за Робби. Он уже захмелел и чувствовал себя в приподнятом настроении. Его охватила жажда действия. Вчера он получил телеграмму от Дэвида, где тот сообщал ему, что купил для него билеты на паром Дувр-Кале, и далее на поезд до Парижа, которые тот может забрать в кассе вокзала Сент-Панкрас. И теперь, окрыленный сияющей перспективой, Эрни хотел, чтобы все были счастливы так же, как и он.
Он нашел Робби в его комнате. Тот стоял, склонившись над раскрытым чемоданом, и складывал в него свои вещи. Войдя без стука, Эрни остановился на пороге. Робби вздрогнул, резко поднял голову, но увидев, кто перед ним, улыбнулся:
- Это ты...
-Привет. Ты почему не со всеми? - поинтересовался Эрни.
Робби стоял со стопкой носовых платков в одной руке и связкой носков в другой.
-Мне нужно собираться. Я завтра утром уезжаю.
-К себе в Кентерберри?
Робби кивнул и снова повернулся к своему чемодану. Они помолчали. Эрни смотрел, как Робби нарочито медлительно и аккуратно, словно специально для него, укладывает в угол чемодана застиранные хлопчатобумажные сорочки, и его разбирал смех. Робби всегда был немного странный, он и в собственный выпускной умудрился заняться совершенно неуместным делом.
-Слушай, там все собрались идти в “Айсис”...
Робби поднял на него глаза и, чуть помедлив, сказал:
-Спасибо, я не хочу. Ты же знаешь, я совсем не умею пить.
-Ну ладно, - согласился Эрни, - Если честно, я тоже не хочу сегодня напиваться. С меня хватило Гребной недели, - и вдруг в порыве дружеского расположения к приятелю, которого, возможно, видит в последний раз, предложил, - Давай тогда просто погуляем. А то ты какой-то невеселый. Разве ты не рад, что учеба окончена?
Робби пожал плечами, но уже с улыбкой. Видимо, ему очень хотелось пойти с ним, но он не знал, как отказаться.
-Пойдем, пойдем, хватит киснуть. В последний раз прогуляться по Оксфорду, - Эрни схватил его за локоть и потащил прочь из комнаты.
Через пять минут они уже шли по двору Квадрата. Мимо них проходили группки студентов в разной степени подпития, громко распевающих непристойные куплеты собственного сочинения. Многие были им знакомы, некоторые останавливались, чтобы поприветствовать их и пригласить в заведение. Отвязаться от этих предложений было подчас ужасно сложно. Но вскоре они вышли на поле, где было гораздо спокойнее, и пошли по прямой, как стрела, Броуд Уок в сторону реки.
Эрни и сам не мог себе объяснить, зачем вдруг решил “выгулять” Робби. Так иногда снисходят до общения со скучным знакомым, и беседа вроде идет неплохо, но ровно до тех пор, пока не подвернется что-то более занимательное. Однако Эрни не отвергал его, зная, что тому его внимание приятно. К тому же, он испытывал к Робби благодарность - все-таки это был первый человек, с которым он здесь познакомился, и который ввел его в здешнее общество.
-Почему ты так рано уезжаешь? - спросил Эрни, закуривая сигарету.
-Завтра у моей старшей сестры Сесилии день рождения. Я не могу пропустить, - ответил Робби, словно извиняясь.
- Угу. Чем займешься, когда приедешь домой?
-Постараюсь устроиться на работу. Бывший сослуживец дяди Освальда обещал подыскать для меня место в конторе.
-Правда? И кем же?
-Пока что младшим клерком, а потом... Знаешь, приходится работать, чтобы зарабатывать на жизнь. Они ведь все на меня надеются, - Робби вздохнул, - Вообще-то я хочу перебраться в Лондон и устроиться там. Но это не сразу. Сначала надо набраться опыта. Да и дядюшка обидится, если я откажусь от предложения.
Эрни шел и сквозь сигаретный дым поглядывал на своего спутника: на его худую угловатую фигуру, на растянутый свитер домашней вязки, на вечно стыдливо опущенные белые ресницы, - и ему стало немного жаль этого странного застенчивого паренька, который так и не смог сказать о себе главного, и остался чужим для всех, даже для самого себя.
Они вышли к берегу Чэруэлл. Зеленый травяной ковер полого спускался к реке. На той стороне сверкали окна колледжа Сент-Хильда. Эрни остановился. Его накрыло волной воспоминаний. Он вспомнил, как год назад они с Мэйди целовались в траве прямо здесь... или нет, вон там, подальше, у того ракитового куста... Ему даже показалось, что он снова вдыхает нежный запах ванили.
-А ты что будешь делать? - прозвучал над ухом голос Робби.
-Что? - очнулся Эрни, - Ах, это... Да ведь мне еще год учиться. А там видно будет.
В самом деле, откуда он знает, что будет делать через год? Зато он точно знает, что через неделю он вместе с Дэвидом будет гулять по бульварам Монмартра и бродить по галереям Лувра. От этой мысли Эрни пришел в такой восторг, что едва смог сдержать ликование. К тому же, два стакана бренди, выпитые им накануне, уже привели в движение внутреннюю пружину, отвечавшую за необдуманные действия.
-Алекс, как ты думаешь.., - начал было Робби.
-Подожди, - перебил его Эрни, выбросил бычок в кусты и легко вспрыгнул на вросшую в берег корягу.
По реке, сверкающей медной рябью, проплывала лодка, набитая студентами, как консервная банка сардинами. Пять или шесть студентов громко и нестройно пели “Gaudeamus”, на ходу разливая в бумажные стаканы вино. На носу стоял рулевой в закатанных брюках и, медленно поводя веслом, в перерывах между гребками успевал опрокидывать в себя очередной протянутый стакан.
Стоя на своей коряге, Эрни громко свистнул вслед проплывающей лодке, затем сложил руки рупором и закричал:
- Эй, придурки, что так медленно гребете? Быстрее не можете? Хорошо мы вас взгрели тогда!
- Ты их знаешь? - тихо спросил Робби из-за его плеча.
-Да, это ребята из гребного клуба Баллиол, - небрежно бросил Эрни.
-А!
Между тем в лодке началось оживление. Дерзкие слова упали на благодатную почву и вызвали у неудачников прошедшей гонки большой ажиотаж. Гаудеамус смолк, зато послышались негодующие возгласы:
-Это ты, Уэверли? Ах ты, сволочь такая!
-Иди сюда, мы тебе объясним, почему вы выиграли, обманщики!
-Нет, уж лучше вы к нам, - подначивал их с берега Эрни.
Он подобрал с земли камешек и бросил в пьяную компанию. Камешек стукнулся о борт лодки и не причинил никому вреда. Но что тут началось!
-Барри, греби на берег. Этот умник своего дождется.
Рулевой начал выворачивать весло, и в этот момент второй камешек прилетел ему прямо в лоб. Но самое удивительное было то, кто был автором этого меткого броска. Эрни повернулся и увидел позади себя пунцового, как закат над рекой, Робби.
-Попал, - хихикнул тот, пряча руки за спиной, будто он ни при чем.
В лодке же творилось что-то невообразимое. Ругань и крики достигли своего апогея. В сторону берега полетели пустые бутылки и бумажные стаканчики. Рулевой Барри, едва придя в себя после нападения, в ярости вытащил громоздкое весло из воды и замахнулся, чтобы перебросить его на другую сторону лодки, но не рассчитал сил, и, задев веслом по голове одного из своих товарищей, полетел в полном соответствии с законами физики вслед за веслом и тяжело плюхнулся в воду. Его товарищ, держась руками за ушибленную макушку и отчаянно крича, перегнулся через борт, и тем самым окончательно нарушил хрупкое равновесие. Лодка перевернулась, и вот уже вся честная компания дружно плескалась в неглубокой, но быстрой речке.
Эрни и Робби покатывались со смеху, до того все вышло нелепо и уморительно. Однако долго им смеяться не дали. Незадачливые купальщики уже плыли к берегу.
- Черт! Пора убираться, а то они нас побьют. Бежим отсюда, - сказал Эрни, хватая Робби за руку.
И они побежали. Как они бежали! Словно сто чертей гнались за ними. В сгущающихся сумерках бежать было трудно, и потому еще веселее было бежать наугад, спотыкаясь и наталкиваясь на невидимые препятствия, истошно хохоча на бегу. За ними никто не гнался, но они еще долго не могли остановиться.
Наконец они выдохлись. Робби бежал чуть позади, и крикнул, задыхаясь:
- Алекс, постой! Я больше не могу.
Эрни тут же остановился и встал, уперев руки в колени и тяжело дыша раскрытым ртом.
- Ты видел их рожи? Просто умора. Как тебе это удалось?
-Сам не знаю. Я и не целился особо.
Они снова засмеялись, но после короткой вспышки силы окончательно покинули их.
Оказалось, они успели убежать довольно далеко. Чэрруэлл в этом месте делала поворот, и в излучине прибрежные ивы и вязы росли гуще. Солнце уже село, в фиолетовых сумерках тени от деревьев казались силуэтами невиданных существ, духов этого места. Ветви ив почти касались воды, и было слышно, как в реке плещется рыба и справляют свадьбу лягушки. Некоторое время они стояли на берегу, молча вглядываясь в сумеречный пейзаж.
-Пойдем обратно, - сказал Эрни, поворачиваясь к Робби.
Тот стоял у него за спиной и, кажется, не слышал его слов. Эрни тронул его за плечо, чтобы тот дал ему пройти, но Робби продолжал стоять у него на пути. Что такое? Эрни поднял на него глаза. На секунду он подумал, что тому плохо - глаза его лихорадочно блестели, а губы дрожали. Холодной потной ладонью Робби перехватил его руку, упиравшуюся в плечо, и потянул к себе. Эрни в ужасе подумал, что его приятель должно быть спятил. А вдруг он и правда маньяк и хочет его убить? И, как назло, никого вокруг! Что делать?
Но он не успел додумать. В этот момент Робби обхватил его за шею, притянул к себе и приник к нему губами.
Это было так неожиданно, так дико, так неуместно, что Эрни даже не сразу понял, что происходит. Некоторое время он ощущал у себя на лице чужое влажное прикосновение, слышал натужное сопение, но тут же спохватился и не без усилия оттолкнул Робби от себя.
-Ты что? Зачем ты это сделал? - спросил он, глядя ему в глаза.
Он увидел, как в одно мгновение возбужденное ожидание в глазах Робби сменилось растерянностью, а вслед за ними лицо его исказили стыд, унижение и мучительный страх. Робби издал странный звук, словно у него что-то застряло в горле. Он убрал руки за спину и отступил на шаг.
-Прости... - прошептал он одними губами.
Он попятился, глядя в землю, затем повернулся и побежал прочь, оскальзываясь в траве и ломая кусты.
-Робби! Ты куда? - закричал ему вслед Эрни, едва придя в себя. Но тот уже скрылся.
Эрни чертыхнулся. Ну вот, теперь придется его искать. А то этот неврастеник может на себя и руки наложить.
С четверть часа Эрни бродил вдоль берега, оглядывая прибрежные кусты и негромко окликая Робби по имени, и уже думал, что поиски бесполезны и пора идти домой, как вдруг увидел его.
Робби сидел на пригорке на поваленном дереве, обхватив колени руками, в темноте похожий на причудливой формы пенёк. Он совсем не удивился, увидев приближающегося к нему человека, и только посмотрел на него влажными блестящими глазами, словно давно ждал.
-Слава Богу, я тебя нашел, - сказал Эрни, усаживаясь рядом, - Я уж думал, ты пошел топиться.
Робби вытер нос, хмыкнул и, помолчав, сказал:
-Прости. Это было очень глупо.
-Ладно, забыто.
-Этого не повторится.
“Ну и слава Богу!” - подумал Эрни, но вслух сказал:
-Ты как себя чувствуешь?
-Нормально. Мне так стыдно. Скажи, ты не будешь думать обо мне плохо?
-Робби, умоляю тебя. Если ты думаешь, что я этого не замечал раньше...
Робби опустил голову и заговорил с жаром, глядя себе под ноги:
-Поверь, я бы никогда на это не решился. Но завтра я уезжаю, и, наверное, больше не увижу тебя. Ты почти все время проводил с... с другим человеком. Я все понимаю... А тут вдруг мы с тобой оказались одни. Ну я и подумал: а вдруг? Другой возможности у меня не будет. Ох, сейчас сам вижу, как это было глупо.
Он уронил голову на руки и зарылся пальцами в волосы, вновь переживая свое унижение. Эрни не знал, что сказать, чтобы утешить его, кроме очевидно фальшивого:
-Ничего, бывает и хуже.
-Знаешь, мне так одиноко. Завтра я вернусь домой, а там нет никого, кто бы понял. Поэтому я и хочу в Лондон. Там до этого никому нет дела.
Эрни бы поспорил с этим утверждением, но не стал этого делать. Он положил руку ему на плечо.
-Ты еще встретишь кого-нибудь.
Робби не ответил. И кажется не поверил ему. Они так и не поняли друг друга. Робби не понял, что тот говорит искренне. А Эрни не понял, как можно быть одиноким и несчастным.
-Ты никому не расскажешь? - тихо спросил Робби.
-Ты что! Разве о таком говорят?
Они еще немного посидели в тишине, пока их не начали грызть комары.
-Ну ладно, пойдем домой. Уже поздно, - сказала Эрни, вставая и разминая затекшие ноги.
Но Робби не последовал за ним. Он поднял на него свои грустные карие глаза и сказал:
-Знаешь, Алекс, ты иди, а я еще тут посижу. Тут так спокойно.
-Точно не будешь топиться?
-Точно!
-Тогда прощай, Робби. Рад был с тобой общаться, - сказал Эрни вполне искренне.
Робби смущенно улыбнулся и опустил белые ресницы. Ему было приятно. Эрни раскрыл перед ним руки, и когда тот заключил его в ответные объятия, он услышал, как сквозь вязаный свитер загнанно бьется чужое сердце. Это длилось не долго. Опасаясь, как бы его невзначай снова не заподозрили в порочных мыслях, Робби быстро разжал руки и отстранился. Теперь все.
И Эрни оставил его одного сидеть на берегу на поваленном дереве, а сам быстрым шагом пошел в сторону вечерних огней. Ему больше не было дело до мучений Робби. Впереди его ждало долгое счастливое лето с человеком, которого он любил.
читать дальшеКогда они вошли, в гостиной уже слышалось ленивое переругивание Соло и Теллер. Уэверли скрипнул зубами: ну ни на минуту не могут перестать выяснять свои нездоровые отношения. Впрочем, у кого они здоровые?
- Вижу, жизнь у вас тут кипит, - вполголоса сказала Мэри.
Уэверли прокашлялся и громко на весь зал продекламировал:
- Еще раз доброе утро, леди и джентльмены!
Голоса стихли, взгляды обратились на них. Соло, стоя у камина, тушил в пепельнице сигарету. Габи вскочила с кресла, где до этого сидела с ногами, и поправила расстегнутый ворот блузки. Ильи нигде не было видно. Что за черт? Уэверли тревожно оглядел комнату, пытаясь найти недостающий объект во всех малоприметных закоулках зала, как в детской игре «куда спрятался зайчик», будто этот двухметровый мускулистый «зайчик» и правда мог спрятаться в комнате, где Уэверли с детства была знакома каждая завитушка на обоях.
- Позвольте представить вам мою супругу, миссис Мэри Уэверли.
Соло, радуясь возможности, испытать свои приобретенные аристократические навыки на истинных носителях оных, подплыл к хозяйке дома и, плавно выгнувшись, как цирковой тюлень, облобызал ее руку. От Уэверли не ускользнуло, как дернулись уголки губ жены и тут же встали на место. Бедный Соло снова разоблачен. Но он об этом никогда не узнает. Во всяком случае, не от нее. Габи же, напротив, просто и незатейливо пожала Мэри руку, чем несколько сбила пафос предыдущего выступления, и настроила всех на непринужденный лад.
- А где…? - начал Уэверли, окончательно убедившись, что третий агент отсутствует.
- Илья? Сказал, что пойдет на берег прогуляться. Видимо, до сих пор гуляет, - отозвалась Габи.
Уэверли с трудом подавил вздох негодования. Чертов русский опять все делает по-своему! Просил же! Он почувствовал на своем плече легкое прикосновение жены.
- Надеюсь, ваш друг все-таки вернется, если только его не смоет волной. Море нынче разыгралось, - сказала Мэри с ироничной улыбкой и тут же живо поинтересовалась, - Скажите, вам нравится у нас в доме?
- О, да, мы очень благодарны мистеру Уэверли за гостеприимство, - сказал Соло, церемонно разводя руками, - Никому из нас еще не доводилось жить в викторианском особняке.
- Настоящий английский дом с приведениями, - подхватила Габи.
- Это вы про нашу скрипучую половицу? - засмеялась Мэри. В уголках ее глаз собрались лучистые морщинки, - О, да, за все время, что стоит этот дом, здесь несколько раз меняли полы, а половица снова и снова скрипит, и все одна и та же. Наш старый Шелтер уже сам, как приведение. Но мы к нему так привязаны. Я ведь родилась в этом доме. А мистер Уэверли бывал здесь каждое лето, начиная с пяти лет.
- Вы так давно знакомы? - удивилась Габи.
- Конечно, мы ведь кузены. Дорогой, ты разве не говорил об этом своим друзьям?
- Да как-то повода не было, - пожал плечами Уэверли.
Он очень хотел поскорее замять тему, но не успел. Соло уже многозначительно поднял свою хитрую черную бровь, а Габи всплеснула руками и со свойственной ей бесцеремонностью воскликнула:
- Надо же! Ну, прямо викторианский роман полный тайн!
Уэверли послал ей самый выразительный взгляд, на какой был способен. Однако Мэри лишь снисходительно кивнула и ответила, как ни в чем не бывало:
- Вы очень начитаны, мисс Теллер. Но, боюсь, эта история не тянет на роман.
- Разве что на очень длинный и скучный английский роман, - подтвердил Уэверли.
Он был почти счастлив, когда услышал звук отпираемой двери. Он даже забыл про свое волнение от предстоящей встречи.
- О, кажется, Илья пришел, - заметил Соло первым. Он все не опускал свою наглую черную бровь.
Это была правда. Русский вошел и заполнил собою пространство, которого хватило бы на двоих. У такого «зайчика» не было шанса затеряться в комнате, которая при его появлении стала казаться меньше.
- Простите, я опоздал, - сказал он без тени извинения в голосе.
Уэверли даже гордость взяла за него. Он чуть помедлил, глядя на то, как Илья приглаживает влажные от водяной пыли волосы. В этом простом движении не было ни замешательства, ни самодовольства, ни желания понравиться, - только сиюминутная необходимость. Так мог бы вылизываться уличный кот в королевском дворце, ничем не нарушая придворный этикет. Ну что за прелесть!
- Мэри, познакомься, это наш русский коллега, Илья Курякин. Илья, это моя супруга…
- Очень приятно, миссис Уэверли, - сказал Илья и выступил на шаг вперед.
Он уже собрался пожать ей руку, но остановился на полпути, не встретив приглашения с ее стороны. Мэри неподвижно стояла напротив Ильи, чуть запрокинув голову на его высоту, и что-то внимательно разглядывая в его лице. Когда пауза превысила допустимое приличиями время, настал черед Уэверли коснуться ее плеча. Мэри едва заметно сморгнула и протянула руку Илье.
- И мне очень приятно, мистер Курякин, - сказала она с растерянной улыбкой и украдкой перевела взгляд на мужа.
- Ну, друзья мои, я думаю, мы еще успеем пообщаться. Увидимся за ланчем, - обливаясь потом, сказал Уэверли.
Он взял жену за руку и повел из гостиной. В зале еще некоторое время стояла тишина. Убедившись, что хозяева их не слышат, Габи язвительно сказала:
- Илья, кажется, ты произвел на жену шефа сильное впечатление.
- Даже слишком сильное. Мне показалось, она сейчас в обморок упадет, - подтвердил Соло, закуривая новую сигарету.
Илья пожал плечами. Ему самому было неловко. Что он опять сделал не так? Может слишком грубо поздоровался? Может нужно было поцеловать ей руку, а не пожать? Черт поймет этих англичан, как у них тут принято. Но вслух произнес только:
- Почему-то я такой ее себе и представлял. Серая мышка.
Не опуская свою лукавую черную бровь, Соло выпустил из ноздрей дым и улыбнулся сквозь пелену: да, похоже, этот английский роман не такой уж и скучный.
***
Июнь в этом году выдался необычайно долгим. Троицын семестр подходил к концу, и большинство студентов, едва придя в себя после безумств Гребной недели, готовились к экзаменам в меру оставшихся сил.
Эрни удобно расположился на подоконнике с ногами, новым выпуском «Британского фотографа» и большим сочным яблоком из щедрых закромов тети Эмили. Вчера он сдал последний промежуточный экзамен, и после сдачи всех эссе и недели форсированного и напряженного запихивания в голову научных истин и интерпретаций, наконец-то мог вздохнуть свободно. За окном шумели липы и каштаны, в Христовой церкви звонили к вечерней службе, а впереди был длинный вечер наедине со своими мыслями, рандеву с которыми он все время откладывал.
Второй год в Оксфорде начался для Эрни с того, что он сменил комнату. Позднеготическая красота старого колледжа Крайст Черч в конце концов уступила таким простым соображениям, как тишина и уединение. Эрни снял небольшую квартиру в доме на Пемброк стрит с видом на Квадрат и кофейней на первом этаже. Теперь он мог себе это позволить.
В начале осени у Скотти и Джейн родился сын, которого в честь деда нарекли Артур Кристофер (по-домашнему Крис). Лорд Артур был крайне воодушевлен рождением внука-наследника. Еще бы! Это означало, что славный род графов Бринскот будет продолжен. «Ну и слава Богу», - с облегчением подумал Эрни, приехав домой на крестины племянника и глядя на орущего и пачкающего пеленки младенца в колыбельке, в которой двадцать лет назад лежал и пачкал пеленки сам. Он надеялся, что внимание отца к династическим вопросам семьи, а равно к жизни самого Эрни, временно ослабнет. Он еще никогда не видел отца в таком благодушном настроении, как в день крещения малыша Криса. Во время обязательной беседы в его кабинете лорд Артур был непривычно разговорчив, расспрашивал про студенческую жизнь, и даже позволили себе слегка пошутить насчет брайтонских похождений сына (тетя Эмили все-таки нажаловалась ему об их с Дэвидом «подвигах»). А в конце и вовсе удивил, выделив Эрни небольшое ежемесячное содержание: «Вы заслужили». Оказывается, он мог быть вполне добрым отцом, когда забывал о принципах воспитания потомства, позаимствованных из ветхозаветных заповедей.
И теперь, сидя на широком подоконнике и глядя из раскрытого окна своего нового жилища на великолепие средневековых башен и узких двускатных крыш, Эрни чувствовал себя почти довольным жизнью. И хотя ему было немного жаль покидать веселый шумный вертеп в старом здании колледжа, где сквозь тонкие стены можно было расслышать если не все, то очень многое, оставаться там студенту второго курса его происхождения было не солидно. В конце концов, если кто-то захочет его видеть, пускай сам приходит. Многие так и делали: Кит Маршалл, Горацио Гарфилд и Робби Стайлз обедали у него минимум раз в неделю. То была настоящая «взрослая» жизнь, какой она представлялась Эрни. Он сам был волен выбирать, чем ему заниматься, куда ходить и кого принимать. А здешний слуга, мистер Джоркинс был на редкость тактичен, и, казалось, не имел ни глаз ни языка, столь редки и односложны были его реплики, столь прозаичны и снисходительны суждения о самых диких выходках студентов. Имен он, похоже, не запоминал, лиц тоже, что несомненно делало ему честь, особенно в сравнении с не в меру любопытным мистером Роджерсом, который, воспринимая свою службу чересчур серьезно, считал обязательным показать свое отношение ко всему происходящему. Эрни был рад, что теперь не придется краснеть каждый раз, получая из его рук очередное письмо от Мэйди. Впрочем, в этом вопросе мистер Роджерс теперь вряд ли мог бы досадить ему своим любопытством.
Эрни посмотрел на разворот журнала. Там красовалась большая цветная фотография нового чуда света — висячего моста Золотые ворота, окутанного серебристым туманом.* (* На самом деле мост Золотые ворота был открыт в 1937 году, но мы сделаем вид, что он был всегда — прим. авт.). Туман опустился и на его сердце.
Он давно не получал от нее писем. Последняя открытка пришла из Сан-Франциско еще в октябре (тот же мост, но в ясную погоду). С тех пор тишина. Уже чувствуя неизбежное, Эрни написал ей несколько писем в подчеркнуто нейтральном тоне, чтобы нечаянно не скомпрометировать подругу, но ответа так и не получил. Ну что же, этого следовало ожидать. Долгие поездки сближают незнакомых людей. А там наверняка были американские миллионеры и хлыщи-иностранцы из высшего света…
При этой мысли великолепие вида за окном вдруг перестало радовать глаз, а сочный бельфлер показался пресным. Но почему? Разве это было не то, чего он сам добивался? Разве он в свое время не принял это решение ради них с Дэвидом? Дэвид… Туман вокруг сердца сгустился.
Дэвид все продолжал жить в своей «келье». Эрни предлагал переселиться поближе к нему, но тот отвечал только: «Зачем? Мне и тут неплохо». И хоть возразить на это было нечего, Эрни не мог не чувствовать странное отчуждение, которое с недавних пор возникло между ними и не хотело уходить. Нет, они не стали видеться реже, и внешне все оставалось по-прежнему, но радость их любви, большая и сладкая, как медовая дыня, теперь отдавала горечью. И что хуже всего, Эрни знал причину этой перемены.
Они никогда больше об этом не говорили. Так хотел Дэвид, а Эрни не смел тревожить его, хотя и подозревал, что знает далеко не все. Иногда он думал, а стоило ли ему тогда так упорствовать? Ведь если бы не то жгучее любопытство, с которым он копался в деталях и сводил воедино ниточки обрывочных фраз и неочевидных совпадений, он бы и сейчас оставался в блаженном неведении. Но, к сожалению, оставлять без внимания детали и совпадения было не в его характере. И кажется, Дэвид не простил ему этого.
Каково это, когда твоя самая страшная тайна попала в чужие руки? И даже если обладателем этого знания стал твой лучший друг, дела это не меняет. И пусть этот друг говорит, что все забыто, что он ни в чем тебя не винит и любит по-прежнему. А на самом деле? Часто во время их общения, а еще чаще во время их молчания, Эрни украдкой ловил на себе его взгляд: испытующий, настороженный и по-детски беспомощный. Это взгляд беззвучно вопрошал: правда забыто? И, как ребенок ломает любимую игрушку, чтобы только не подумали, что она у него любимая, Дэвид вдруг принимал независимый вид, становился с ним насмешливым и хамоватым, особенно в присутствии посторонних. Эрни очень переживал, но старался не показывать своего огорчения, маскируя его за наигранной веселостью.
А может дело не в этом? Может это менялась сама жизнь, и, хотя в каждый момент времени эти метаморфозы не были заметны, но на длинной дистанции их очевидность пугала.
Обычно в первый год учебы студенты, подавленные университетской торжественностью и осознанием возложенных на них надежд, стараются придерживаться всех правил, соблюдать расписание и не пропускать лекций. Но постепенно ощущение священного ужаса от причастности к новой жизни выветривается, и вот уже второкурсники начинают смотреть свысока на робких новичков, которых всегда можно отличить по слегка прибалделому взгляду и восторженной улыбке, оповещающей всех в радиусе мили о том, что ее владелец - СТУДЕНТ ОКСФОРДА! Напротив, старшекурсники начинали бравировать своим пренебрежением ко всяческого рода правилам и расписаниям. Клубы, спорт и пабы — вот истинная среда их обитания. Злые языки уже давно высказывались в том смысле, что весь Оксфорд превратился в сплошную спортплощадку, и что науку вытеснили футбол и крикет. А дары Бахуса среди студентов были в чести с тех самых времен, когда однажды в 1209 году в результате пьяной стычки с местными жителями, студентам и профессуре пришлось бежать из Оксфорда в захолустный городок Кэмбридж к северу от Лондона, где беглецы в пику недоброжелателям основали новый университет.
Из-за экзаменов Эрни не пил уже третью неделю, и это было необычно. Алкоголь, вечный спутник студентов всех поколений, уверенно входил в их жизнь, и Эрни, проявив поначалу некоторое сопротивление, незаметно поддался ему, ибо науки, сколь необходимыми они ни являлись, не могли приблизить его к Дэвиду так, как это удавалось вину. Намеренно или нет, но все чаще их общение проходило не наедине, а в шумном кругу студентов. И чтобы оставаться в орбите его внимания, Эрни тоже начал посещать гребной клуб, где изредка тренировался и не отказывался от приглашений к попойкам, которые там проводились с поразительной для спортсменов регулярностью.
Так юношеские шалости с первым алкогольным опытом, обычно неудачным и смехотворным, когда любопытство превыше страха, отходили в прошлое, уступая место уверенному и целеполагающему пьянству. В неустанных тренировках каждый проходил обязательную школу кутежа и методом проб и ошибок находил свою норму. При этом они как-то умудрялись учиться, избегая серьезных взысканий. Видимо, лишь в ранней молодости природа бывает столь щедра, отмеряя сил вдвойне положенного и давая времени вдоволь, будто зная наперед, что потом всю оставшуюся жизнь придется экономить силы и гнаться за ускользающим временем.
А пока что они напивались почти каждую неделю, так что мистер Джоркинс уже знал, что в субботу около полуночи внизу хлопнет дверь, а вслед за этим на пол мягко опадет бренное тело обитателя квартиры номер 21 в доме на Пемброк стрит, потомка древнего и знатного рода, и шел отрабатывать свое жалование. Наутро смущенный и помятый Эрни извинялся и давал молчаливому слуге чаевые, а тот лишь махал рукой и шел по своим делам, не глядя более на непутевого жильца и, кажется, уже забыв о нем, за что Эрни был ему несказанно благодарен.
А после победы Оксфорда в лодочной гонке все словно с ума посходили. Это была первая победа за последние пять лет, да еще с таким отрывом! Счастливые победители, герои дня, калифы на час, самые сильные и атлетичные парни университета, в число которых входил и Дэвид, в одночасье сделались наиболее желанными гостями любой компании — мужской или женской.
На пирушке в честь долгожданной победы одна восторженная девица из болельщиц, приехавших ради того, чтобы под благовидным предлогом посмотреть на полуобнаженных гребцов, подсела к Эрни, сосредоточенно выкладывающему соленым арахисом на столе арабский алфавит, и заискивающим тоном с придыханием сказала:
- Ах, этот Дэвид Кортни такой красивый! Вы кажется, его приятель? Не могли бы вы меня с ним познакомить?
Эрни смел со стола «мим» и «нун».
- Не понимаю, зачем вы меня об этом просите. Идите к нему сами и знакомьтесь.
- О, нет! Леди так не знакомятся. Их должны представить.
- Угу. Но со мной вы не посчитали нужным познакомиться, прежде чем обращаться с такой просьбой, - съязвил Эрни.
Девушка обиженно выпятила губу и отошла. Где-то через полчаса она уже висела на плече у Дика Томаса.
А в конце мая прошла ежегодная Гребная неделя – соревнование среди команд Оксфорда. Конечно же, новоиспеченные победители были главными звездами шоу. Но теперь по условиям регаты каждый выступал за свой колледж, что давало преимущество другим командам.
В команде Крайст Черч из-за травмы выбыл третий номер, и так случилось, что за неимением других кандидатов, Эрни сел в восьмерку своего колледжа. К немалому удивлению многих, лодка Крайст Черч пришла второй, обогнав и Эксетер, и Тринити, и Баллиол… В тот вечер они страшно напились.
Эрни неуютно заерзал на своем подоконнике, когда его мысли пронзила мстительная стрела памяти. В такие моменты ему всегда хотелось сделать что-то резкое, чтобы отвлечься: топнуть ногой, скомкать лист бумаги, пропеть строчку из дурацкой песенки, - да мало ли что, лишь бы стряхнуть с себя эти непрошеные постыдные воспоминания. Как правило, это помогало на несколько секунд, но приводило лишь к тому, что поймав себя на слабости, он начинал презирать себя еще больше. Эрни догрыз яблоко и с раздражением выбросил огрызок в открытое окно, целясь в кучку глупых голубей, собравшихся перед кофейней в ожидании вечерней подачки. Огрызок пролетел мимо, не причинив птицам вреда. Эрни сделал глубокий вдох и потер виски пальцами.
А все начиналось так весело. Эрни редко бывал в центре внимания, но в тот день ему досталось за все прожитые годы, и еще сверху. Ребята из Крайст Черч, из Эксетера, из Тринити, знакомые и не очень, поздравляли, жали руку, хлопали по плечу, заглядывали в глаза. Но в тот вечер он искал только одни глаза — те самые, полные искреннего восхищения и гордости за него. И каждый раз встречая эти глаза в толпе прочих, сердце Эрни разбухало до размеров футбольного мяча, кровь в жилах клокотала, а голова кружилась. Правда, это могло быть следствием двух выпитых пинт пива и шести шотов джина, смешанного с вермутом. Кажется был еще портвейн, но это Эрни уже плохо помнил. Он уже давно потерял счет выпитому.
Пили за ребят, пили за колледж, за дружбу и студенческое братство, пили за любимых преподавателей, за Англию и Короля. Когда их всех в конце концов с проклятьями выгнали из паба, кому-то в голову пришла «гениальная» мысль пойти в гости к очкастому Паффи, который по словам Гарри-левши прячет под кроватью ящик отменного испанского хереса — подарок дяди-дипломата.
Дальше память давала сбой. Неясными вспышками выхватывала она из мутного месива картины той ночи, одна бредовее другой.
Вот они большой компанией, шатаясь и подпирая друг друга с боков, идут к Паффи, но тот им не открывает (и слава Богу!), и тогда они идут в «Голову друида» с твердым намерением после пары бодрящих рюмок вернуться и побить несговорчивого Паффи, но так и не возвращаются.
Вот Эрни, согнувшись пополам, тошнит в изящную чугунную урну в стиле ар-нуво на углу парка, а Дэвид, придерживая его за галстук и через слово икая, запутанно и нестройно рассыпается в извинениях перед шарахающимися в испуге прохожими. Чуть отдышавшись, Эрни поднимает голову из урны и хочет извиниться лично, но уже через несколько слов рот его захлестывает очередной волной рвоты.
Вот они вдвоем стоят на мосту через канал (Господи, как они там оказались?) и мочатся с парапета вниз, стараясь не попасть друг другу на ботинки, а невдалеке уже слышится захлебывающийся свист полисмена.
Но самый ужас наступил утром. Проснувшись со страшного похмелья, Эрни обнаружил у себя в постели незнакомую девицу. И он, и девица лежали в чем мать родила, так что сомнений в том, чем закончилась вчерашняя веселая ночь, не оставалось. Растрепанная сонная девица, похотливо воркуя и размазывая по подушке дешевые румяна, попыталась предложить Эрни повторить их вчерашний роман, но тот наотрез отказался и, сославшись на неотложные дела, как можно скорее спровадил девушку, снабдив ее для верности двадцатью шиллингами, что еще оставались у него в бумажнике.
Содрогаясь от пульсирующей боли в голове и изнуряющей похмельной мути, он кое-как привел себя в порядок, и, улучив момент, когда мистер Джоркинс ушел в свою каморку, побежал, сшибая углы (хмель еще не выветрился до конца), к Дэвиду, полный самых дурных предчувствий. Он не помнил, где и когда они вчера разошлись по домам. А вдруг по дороге к себе с ним что-то случилось?
Однако опасения оказались ложными. Дэвид не только был дома, но, так же, как его друг, провел ночь в приятной компании незнакомой девушки. Когда Эрни вошел, они еще лежали в постели, и кажется, у них начинался второй раунд. Однако Эрни не дал этому случиться.
Когда девушка ушла, окинув парней на прощание презрительным взглядом, они наконец остались одни. Дэвид сидел развалившись в кровати, даже не удосужившись прикрыться, и закуривал сигарету.
- Ну и зачем ты пришел? - спросил он недовольно.
- Я волновался за тебя. Я не знал, где ты и что с тобой, - сказал Эрни, едва ворочая языком.
- Ну и зря. Что со мной могло случиться?
Эрни сел на стул и подпер голову ладонью. Голова болела немилосердно.
- Кто эти девки?
- Разве не помнишь? Они спрятали нас, когда мы убегали от того полицейского. Потом они сказали, что замерзли, попросили их согреть, ну и...
- Ужас! - простонал Эрни, обхватив голову руками.
Дэвид саркастически усмехнулся.
- Почему? Тебе досталась самая хорошенькая. Тебя всегда выбирают хорошенькие.
- Перестань, мне и так плохо, - умолял Эрни, борясь с приступом тошноты.
Дэвид раздраженно пожал плечами:
- Что плохого в том, чтобы спать с девушкой?
- Что плохого? - резко вскинул голову Эрни, - Хотя бы то, что мы с тобой вместе. Ты не забыл?
- Не будь занудой, Эрни. Никто же не умер. Про нас с тобой уже ходят все мыслимые слухи. Надо же иногда их развеивать.
Тут Дэвид засмеялся - грубо, развязно, бесстыдно. Он снова был в своем «состоянии».
- Ты что, хочешь сказать, что тебе не понравилось? Ну и дурак!
Слова пролетели и растворились в воздухе. Так просто… Но сердце Эрни взвыло от боли и обиды. Почему этот человек позволяет себе так с ним разговаривать? Как с врагом. Хуже - как с чужим.
- Знаешь, Дэвид… Тебе не обязательно всегда быть таким ублюдком.
Он встал и направился к двери.
- Эрни, ну ты чего? Постой! - спохватился Дэвид.
Но он не остановился.
***
Было уже около девяти, а солнце все еще не садилось. С улицы доносились голоса — в кофейне этажом ниже начали подавать ужин.
Эрни рассеянно листал журнал. Перед его глазами проплывали континенты, города, страны, в которых он никогда не побывает. Но мысли его были далеко. Он думал, что будет, когда аргументы закончатся, и он не сможет больше притворяться, что ничего не происходит. Все получилось так глупо. Никто не виноват. Это все алкоголь, черт бы его побрал.
В дверь негромко постучал мистер Джоркинс. Эрни уже давно научился различать посетителей по манере стучаться в дверь.
- Войдите.
Джоркинс, невысокий коренастый мужик с редеющей шеверлюрой, некогда богатой, отчего его плешь просвечивала еще сильнее, обвел комнату тусклым взглядом, пока не нашел в ней хозяина, и невыразительным голосом произнес:
- К вам тут человек пришел.
- Кто?
- Не знаю. Знакомый ваш, кажется.
И, не говоря больше ни слова, ушел, прикрыв за собой дверь. Зачем приходил? В ту же секунду дверь снова открылась и на пороге появился Дэвид. Ничего себе «знакомый»!
Эрни соскочил с подоконника, и остановился перед ним, как вкопанный. Несколько секунд оба таращились друг на друга с разных концов комнаты, как коты, случайно встретившиеся на ничейной территории и еще не решившие, стоит ли им вступить в единоборство, или мирно разойтись. Наконец, Дэвид сказал:
- Привет.
- Привет.
- Как дела?
- Да вроде нормально. А у тебя как?
- Тоже. Экзамен сдал?
- Сдал. А ты?
- И я сдал. Как думаешь, хорошо?
- Ты про экзамен пришел поговорить?
- Нет… Нет, конечно. Я войду?
Эрни кивнул и повел рукой, приглашая войти. Дэвид медленно подошел к столу. Эрни обогнул стол с другой стороны и встал напротив. Так они стояли с минуту, разглядывая друг друга. Дэвид взял из вазы для фруктов яблоко, повертел его в руках, поднес его к лицу, понюхал, и отложил в сторону.
- Хороший здесь слуга, - сказал он вполголоса, - Никого не запоминает. Всем бы такого. Ты уверен, что он не шпионит?
- Зачем ты пришел?
Дэвид осекся. Он не ожидал такого холодного приема. Он стыдливо опустил ресницы и произнес, кусая губы:
- Просто… Захотел тебя увидеть. Ты тогда ушел... Слушай, я по-свински с тобой обошелся. Мне так стыдно сейчас. Прости...
Эрни молча слушал. Он смотрел на виновато опущенные ресницы, на влажные дрожащие губы, на руки, ищущие и не находящие себе места, и с каждой секундой сердце его разгонялось все быстрее. Перед ним снова был его Дэвид, тот самый, настоящий. Однако теперь Эрни изо всех сил старался не показать своих эмоций. Он еще не забыл ту боль, которую причинил ему Дэвид, и хотел проучить его. Но — странное дело — боль эта не разъединяла, а, напротив, привязывала еще сильнее, подобно тому, как трудный ребенок, доставляющий одни неприятности, становится любимцем родителей, в то время как послушные дети, не вызывающие столь сильных переживаний, остаются недолюбленными.
Видимо, Эрни все-таки чем-то выдал себя, и Дэвид, уловив эту перемену, воспрянул духом. Он снова заговорил.
- Сам не знаю, что на меня иногда находит. До сих пор стыдно за то, что я тебе тогда наговорил. Я был пьян, понимаешь? А когда я пьян, я за себя не отвечаю. Хотя тебе, наверное, от этого не легче.
Он с надеждой взглянул на Эрни. Тот покачал головой — нет, не легче. Дэвид вновь опустил глаза. Он был покорен судьбе и готов был понести любую кару.
Промучив Дэвида еще несколько минут, Эрни наконец решил, что с него достаточно. Он подошел ближе и легонько ударил его кулаком в грудь. Потом, снова — в плечо, в челюсть, не давая опомниться. Дэвид уже понял суть игры и с готовностью подставлялся под его «удары». После очередной дружеской оплеухи по шее, Эрни притянул его к себе и сжал в объятиях. Тепло разлилось по телу. Ну все, теперь все будет хорошо.
- Ты так больше не делай, ладно? Мне обидно…
Дэвид часто закивал и вжался лицом ему в плечо. От нахлынувшего счастья у Эрни вдруг раскатисто заурчало в животе. Дэвид поднял голову и спросил:
- Ты ужинал?
- Нет еще. Хочешь пойдем куда-нибудь?
- Нет. Не хочу никуда идти. Давай поужинаем здесь, у тебя.
- Конечно. Сейчас скажу Джоркинсу, чтобы принес нам что-нибудь из кофейни.
Эрни ушел распоряжаться. Минут через десять мистер Джоркинс вернулся с большим судком ирландского рагу и свертком сэндвичей.
Остаток вечера прошел в поедании ужина и в оживленной беседе. Оба ужасно проголодались и безумно соскучились друг по другу.
- Слышал, что Дика Томаса исключили? - сказал Дэвид.
- Да ты что?!
Дик Томас, капитан сборной по гребле, один из самых популярных студентов курса - и такой позор!
- Ага, перед самым экзаменом. Выяснилось, что все эссе в течение года ему писал за деньги один парень из небогатой семьи. А знаешь, как выяснилось? Дону Карпентеру показалось странным, что в эссе Дика, выпускника Итона, постоянно встречаются ошибки, причем ошибки, характерные для северных диалектов. А тот парень был родом из Нориджа! Его тоже выгнали, чтобы не повадно было.
- Вот это дедукция у дона Карпентера! - искренне восхитился Эрни, и тут же спросил с подозрением, - А тебе этот парень случайно ничего не писал?
- Нет! Что я, дурак что ли? - отмахнулся Дэвид.
Он кивнул на вазу с фруктами.
- Это из Брайтона яблоки?
- Ага. Тетя прислала целую корзину. Не знаю, что с ними делать. Я уже всем раздал. Хочешь, и ты бери. А еще малиновый джем.
- О, да! Никогда не забуду ту полу-галлоновую банку, что она передала мне в прошлом году.
Они засмеялись весело, по-доброму, как смеются теплым воспоминаниям из детства. Но на дне этой радости уже поселилась горечь, незваная гостья, исподволь напоминая, что место их летнего счастья омрачено тенью старого кошмара, отдаленного и грозного, как раскаты грома. Эрни вновь почувствовал в взгляде Дэвида ту настороженную беспомощность, которой так боялся и стыдился, и поспешил ответить на так и не заданный вопрос:
- Она уже спрашивает, когда мы приедем. Но, если честно, я не хочу в Брайтон. Хочу съездить куда-нибудь еще, но пока не знаю, куда.
Дэвид как будто только и ждал этих слов. Он хлопнул ладонью по столу и придвинулся ближе:
- Слушай, у меня идея. Завтра я еду домой - нужно отвезти папу в клинику в Сен-Мало* (*Сен-Мало — город во Франции, морской курорт - прим.авт.). Через две недели туда приедет мама и сменит меня, а я оттуда хочу поехать в Париж. Так вот, предлагаю тебе присоединиться ко мне.
Дэвид сделал паузу, чтобы Эрни лучше усвоил услышанное.
- Ты же говорил, что никогда не был в Париже. Вот и проведем там каникулы вместе. Только ты и я, без взрослых. Ну, как тебе?
Он выжидающе смотрел в лицо друга. Эрни не спешил с ответом. Нет, он прекрасно все понял, просто не мог собраться с мыслями от неожиданности. Собственно, он уже все про себя решил. Перспектива провести каникулы в Париже вдвоем казалась той синей птицей счастья, в реальность которой трудно поверить, а раз поверив, невозможно спокойно жить, не поймав ее.
- Это… это очень заманчиво. Только вот… - замялся Эрни, - С деньгами сейчас туго.
Дэвид махнул рукой, будто это было самое легкое из препятствий.
- О деньгах не беспокойся. Билет я тебе оплачу. Отдашь потом, как сможешь. Жилье я подыщу, чтобы было прилично и недорого. В Париже это просто. Так ты согласен?
- Еще бы!
На самом деле, Эрни не очень хотелось зависеть от финансов Дэвида. Из-за постоянных кутежей к концу учебного года его счет изрядно опустел, несмотря на выделенное ему содержание. С оставшимися деньгами ехать заграницу, а тем более, в Париж, было бы легкомысленно. Так что, как ни крути, все равно придется идти к отцу. Сначала будет разговор, после чего тот, вполне возможно, и даст денег, но сделает это с таким видом… В общем, неприятно. Однако мечту о том, чтобы побывать в Париже было уже не остановить. Он представил себе, как они вместе с Дэвидом гуляют по широким парижским бульварам, окруженные веселой праздной толпой, где парочки, подобные им, вовсе не редкость. Надо попробовать.
В открытое окно вместе с терпким ароматом каштановых свечек ворвался вечерний звон с башни Христовой церкви.
- Уже полночь? Надо же, как время бежит, - сказал Дэвид со вздохом, - Так не хочется уходить.
- Так оставайся. Если, конечно, не боишься всех мыслимых слухов, которые уже ходят про нас, - сказал Эрни с язвительной усмешкой.
Дэвид закатил глаза, памятуя о собственных словах, так некстати возвращенных ему.
- Плевать я хотел на все слухи! Так мне можно остаться?
- Ну разумеется. Я выдам тебе свою пижаму.
Лицо Дэвида просияло. Кажется, он с самого начала пришел сюда именно с этой целью.
Эрни выдал ему свою запасную пижаму и зубную щетку. И пока Дэвид приводил себя в порядок в крохотной ванной, Эрни рылся в комоде в поисках второй подушки и наволочки для нее. Он как раз заканчивал приготовления, когда услышал за спиной голос Дэвида:
- Как я выгляжу?
Эрни обернулся и чуть не покатился со смеху. Пижама была ему коротка. Добрых два дюйма голых щиколоток выглядывали из штанов, верхняя пуговица не сходилась на груди.
- Тебе идет!
Они хохотали, как безумные, подбирая аналогии его смешному виду, прикидывая, кому еще может подойти такой умопомрачительный наряд. Было выставлено несколько кандидатур - все сплошь лучшие люди Оксфорда. С большим отрывом победил монсеньор Сендхерст из церкви Магдалины, длинный и худой, как фонарный столб, читающий с кафедры своей молодой пастве длинные аргументированные проповеди о пользе полового воздержания.
Эрни забрался в кровать подальше к стене:
- Ладно, хватит, ложись уже.
Он распахнул перед Дэвидом одеяло, и когда тот лег рядом, накрыл его сверху - одеяло было только одно. Эрни лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел, как Дэвид возится, глубоко зарывается в одеяло, укладывается поудобнее. Наконец, когда Дэвид затих, он наклонился к нему и поцеловал в губы.
- Спокойной ночи, - сказал он и потянулся к выключателю.
- Спокойной ночи, - тихо ответил Дэвид, завернулся в свой конец одеяла и почти сразу заснул.
Спустя полчаса Эрни все еще лежал в темноте с открытыми глазами. Ему было тесно у стены и жарко от горячего тела рядом. Первое время снаружи еще слышались звуки улицы, но потом и они смолкли, и в наступившей тишине было слышно, как мысли скребутся в голове.
В темноте Эрни смотрел на спящего человека, которого любил. Он смотрел на его повзрослевшее лицо, на острый, колющийся щетиной подбородок, на раздавшиеся вширь плечи, обросшие упругими мышцами. Дэвид сильно изменился за последние годы, и красота его, в юности ослепительная до бесполости, обрела наконец мужественные формы. Но ресницы, густые и длинные, были все те же. Сейчас они одни напоминали того лучезарного мальчика, с которым Эрни столкнулся шесь лет назад на футбольном поле. Тогда никто из них не знал, что будет дальше, и отдавался обрушившемуся на них чувству со всем безоглядным пылом юности. Чувство это никуда не делось, оно выстояло в перипетиях взросления и под натиском внешнего мира. Эрни верил в это.
Но откуда же тогда взялось это нарастающее ощущение одиночества, сосущее и ноющее, как больной сустав перед дождем? Эрни и это знал, только боялся начать об этом думать всерьез, потому что думать об этом было все равно, что самому положить начало необратимому.
А Дэвид предлагает ехать в Париж... Понравится ли им в Париже? Будут ли они там счастливы? И что будет потом? И где взять деньги? Столько вопросов...
Наконец, глаза его стали слипаться, мысли путаться, и милосердный Морфей принял его в свои крепкие объятия.
***
Дэвид проснулся, когда на небе едва забрезжил холодный свет утра. Он бережно высвободился из-под обнимавшей его руки, вылез из постели и подошел к окну. За окном в сером сумраке вчерашний слуга выносил и складывал у входа в дом какой-то мусор и пустые бутылки.
Дэвид отошел от окна и направился в ванную. Осторожно, чтобы не шуметь, он умылся, после чего снял с себя короткую, пахнущую лавандовым саше, пижаму и аккуратно сложил на кресле в виде сидящего в нем человека, вложив тому в воображаемую руку яблоко.
Перед уходом он остановился у кровати и несколько минут смотрел на спящего человека, которого любил. Только когда сердце его достаточно успокоилось, он просеменил на цыпочках к двери и неслышно прикрыл ее за собой. На выходе он не встретил никого. Обойдя сложенные у входа мешки с мусором и пустые бутылки, он зашагал в сторону Сент-Олдейтс стрит.
***
Многие потом говорили, что выпускной 1933 года был одним из самых грандиозных после Войны. То ли нравы к тому времени подрасшатались, то ли мода на приталенные пиджаки и брюки с отворотами внесла свою лепту вольнодумства, то ли долгожданная победа в лодочных гонках заразила всех вирусом буйной непоседливости, а может быть все вместе, но в то жаркий день начала июля уже с утра было не продохнуть от разлитого в воздухе нетерпеливого ожидания и зудящего азарта в предчувствии того, что сегодня завершится важный этап, и новая “настоящая” жизнь вот-вот начнется.
Но большинство все-таки больше радовалось легальной возможности напиться.
Уже с утра во всех пабах и кафе пол засыпали стружкой, а фаянсовую посуду заменили на жестяную. Уже с утра на улицах начали появляться студенты в праздничных мантиях, а к вечеру те же студенты (уже без мантий) усеяли своими телами лужайки и набережные. Полиции в этот день было сказано быть помягче с выпускниками и по возможности помогать им добираться до дома.
После официальной части вручения дипломов, общего молебна в Соборе и праздничного ужина, студенты и доны разбрелись по своим колледжам для кутежа и веселья.
В жилых комнатах Квадрата сегодня было не протолкнуться. По старой дружбе Эрни тоже позвали на вечеринку, и он пошел, чтобы поздравить старших ребят, с которыми прожил бок о бок весь прошлый год. Эрни узнал, что в его бывшей комнате, до этого долго пустовавшей, теперь живет другой студент. Кит Маршалл жаловался на нынешнего обитателя смежной комнаты и жалел о потере такого приятного во всех отношениях соседа, как Уэверли. В главном зале гремело фортепиано, слышались взрывы хохота и звон стекла, а это значит, что вся банда в сборе. Эрни направился туда.
Его бурно приветствовали при входе, вручили стакан бренди и заставили выпить немедленно, после чего процедура повторилась. Видимо, Эрни был не единственный, кто подвергся спаиванию за опоздание, поскольку многие к тому времени были уже не в состоянии произнести своего имени. Выбывших из строя “солдат” товарищи выносили под руки из комнаты и бережно складывали у входа в общежитие - сладкая месть мистеру Роджерсу за все годы притеснений. Красный от возмущения мистер Роджерс мог лишь беспомощно ворчать: “Заблюют тут все, а мне убирать! Куда смотрит проктор?” Но проктор (вместе с ректором и деканом) в это время сам праздновал в клубе, и вряд ли бы откликнулся на жалобу старого вахтера, будь она хоть трижды обоснована.
Своды старинного зала дрожали от гула множества голосов:
-Гарфилд, умоляю, только не умничай! Все закончилось, тебе больше не за чем притворяться интеллектуалом.
-И как я буду жить без твоего ирландского юмора, О’Брайен?
-Все, теперь я к греческому до конца жизни близко не притронусь.
-Дерек, сыграй что-нибудь торжественное, чтобы проводить нас с почестями.
-Похоронный марш?
-А почему дон Блэр не пришел на вручение?
-Молли говорит, что он плохо себя чувствует.
-Мне будет не хватать старика.
-Слышали, что Дика Томаса отчислили? Говорят, за взятку декану. Наставника теперь тоже уволят.
-Это чья шляпа? Твоя? А где моя? Черт, Коллинз, ты на ней сидишь! А ну встань, жирный слизень!
-Ой, смотрите, Сидни сейчас вырвет. Уведите его, пока не поздно - тут ковры.
-Ну вот, еще один стакан разбили.
-Ребята, а пойдемте в паб. Эй, кто идет в “Айсис”?
-Я иду!
-И я!
-И мы тоже. Уэверли, ты с нами?
-Куда делся Стайлз? Он что, уже в отключке? Всего-то после двух стаканов...
- Я схожу за ним, - вызвался Эрни.
Он и сам не знал, зачем вызвался сходить за Робби. Он уже захмелел и чувствовал себя в приподнятом настроении. Его охватила жажда действия. Вчера он получил телеграмму от Дэвида, где тот сообщал ему, что купил для него билеты на паром Дувр-Кале, и далее на поезд до Парижа, которые тот может забрать в кассе вокзала Сент-Панкрас. И теперь, окрыленный сияющей перспективой, Эрни хотел, чтобы все были счастливы так же, как и он.
Он нашел Робби в его комнате. Тот стоял, склонившись над раскрытым чемоданом, и складывал в него свои вещи. Войдя без стука, Эрни остановился на пороге. Робби вздрогнул, резко поднял голову, но увидев, кто перед ним, улыбнулся:
- Это ты...
-Привет. Ты почему не со всеми? - поинтересовался Эрни.
Робби стоял со стопкой носовых платков в одной руке и связкой носков в другой.
-Мне нужно собираться. Я завтра утром уезжаю.
-К себе в Кентерберри?
Робби кивнул и снова повернулся к своему чемодану. Они помолчали. Эрни смотрел, как Робби нарочито медлительно и аккуратно, словно специально для него, укладывает в угол чемодана застиранные хлопчатобумажные сорочки, и его разбирал смех. Робби всегда был немного странный, он и в собственный выпускной умудрился заняться совершенно неуместным делом.
-Слушай, там все собрались идти в “Айсис”...
Робби поднял на него глаза и, чуть помедлив, сказал:
-Спасибо, я не хочу. Ты же знаешь, я совсем не умею пить.
-Ну ладно, - согласился Эрни, - Если честно, я тоже не хочу сегодня напиваться. С меня хватило Гребной недели, - и вдруг в порыве дружеского расположения к приятелю, которого, возможно, видит в последний раз, предложил, - Давай тогда просто погуляем. А то ты какой-то невеселый. Разве ты не рад, что учеба окончена?
Робби пожал плечами, но уже с улыбкой. Видимо, ему очень хотелось пойти с ним, но он не знал, как отказаться.
-Пойдем, пойдем, хватит киснуть. В последний раз прогуляться по Оксфорду, - Эрни схватил его за локоть и потащил прочь из комнаты.
Через пять минут они уже шли по двору Квадрата. Мимо них проходили группки студентов в разной степени подпития, громко распевающих непристойные куплеты собственного сочинения. Многие были им знакомы, некоторые останавливались, чтобы поприветствовать их и пригласить в заведение. Отвязаться от этих предложений было подчас ужасно сложно. Но вскоре они вышли на поле, где было гораздо спокойнее, и пошли по прямой, как стрела, Броуд Уок в сторону реки.
Эрни и сам не мог себе объяснить, зачем вдруг решил “выгулять” Робби. Так иногда снисходят до общения со скучным знакомым, и беседа вроде идет неплохо, но ровно до тех пор, пока не подвернется что-то более занимательное. Однако Эрни не отвергал его, зная, что тому его внимание приятно. К тому же, он испытывал к Робби благодарность - все-таки это был первый человек, с которым он здесь познакомился, и который ввел его в здешнее общество.
-Почему ты так рано уезжаешь? - спросил Эрни, закуривая сигарету.
-Завтра у моей старшей сестры Сесилии день рождения. Я не могу пропустить, - ответил Робби, словно извиняясь.
- Угу. Чем займешься, когда приедешь домой?
-Постараюсь устроиться на работу. Бывший сослуживец дяди Освальда обещал подыскать для меня место в конторе.
-Правда? И кем же?
-Пока что младшим клерком, а потом... Знаешь, приходится работать, чтобы зарабатывать на жизнь. Они ведь все на меня надеются, - Робби вздохнул, - Вообще-то я хочу перебраться в Лондон и устроиться там. Но это не сразу. Сначала надо набраться опыта. Да и дядюшка обидится, если я откажусь от предложения.
Эрни шел и сквозь сигаретный дым поглядывал на своего спутника: на его худую угловатую фигуру, на растянутый свитер домашней вязки, на вечно стыдливо опущенные белые ресницы, - и ему стало немного жаль этого странного застенчивого паренька, который так и не смог сказать о себе главного, и остался чужим для всех, даже для самого себя.
Они вышли к берегу Чэруэлл. Зеленый травяной ковер полого спускался к реке. На той стороне сверкали окна колледжа Сент-Хильда. Эрни остановился. Его накрыло волной воспоминаний. Он вспомнил, как год назад они с Мэйди целовались в траве прямо здесь... или нет, вон там, подальше, у того ракитового куста... Ему даже показалось, что он снова вдыхает нежный запах ванили.
-А ты что будешь делать? - прозвучал над ухом голос Робби.
-Что? - очнулся Эрни, - Ах, это... Да ведь мне еще год учиться. А там видно будет.
В самом деле, откуда он знает, что будет делать через год? Зато он точно знает, что через неделю он вместе с Дэвидом будет гулять по бульварам Монмартра и бродить по галереям Лувра. От этой мысли Эрни пришел в такой восторг, что едва смог сдержать ликование. К тому же, два стакана бренди, выпитые им накануне, уже привели в движение внутреннюю пружину, отвечавшую за необдуманные действия.
-Алекс, как ты думаешь.., - начал было Робби.
-Подожди, - перебил его Эрни, выбросил бычок в кусты и легко вспрыгнул на вросшую в берег корягу.
По реке, сверкающей медной рябью, проплывала лодка, набитая студентами, как консервная банка сардинами. Пять или шесть студентов громко и нестройно пели “Gaudeamus”, на ходу разливая в бумажные стаканы вино. На носу стоял рулевой в закатанных брюках и, медленно поводя веслом, в перерывах между гребками успевал опрокидывать в себя очередной протянутый стакан.
Стоя на своей коряге, Эрни громко свистнул вслед проплывающей лодке, затем сложил руки рупором и закричал:
- Эй, придурки, что так медленно гребете? Быстрее не можете? Хорошо мы вас взгрели тогда!
- Ты их знаешь? - тихо спросил Робби из-за его плеча.
-Да, это ребята из гребного клуба Баллиол, - небрежно бросил Эрни.
-А!
Между тем в лодке началось оживление. Дерзкие слова упали на благодатную почву и вызвали у неудачников прошедшей гонки большой ажиотаж. Гаудеамус смолк, зато послышались негодующие возгласы:
-Это ты, Уэверли? Ах ты, сволочь такая!
-Иди сюда, мы тебе объясним, почему вы выиграли, обманщики!
-Нет, уж лучше вы к нам, - подначивал их с берега Эрни.
Он подобрал с земли камешек и бросил в пьяную компанию. Камешек стукнулся о борт лодки и не причинил никому вреда. Но что тут началось!
-Барри, греби на берег. Этот умник своего дождется.
Рулевой начал выворачивать весло, и в этот момент второй камешек прилетел ему прямо в лоб. Но самое удивительное было то, кто был автором этого меткого броска. Эрни повернулся и увидел позади себя пунцового, как закат над рекой, Робби.
-Попал, - хихикнул тот, пряча руки за спиной, будто он ни при чем.
В лодке же творилось что-то невообразимое. Ругань и крики достигли своего апогея. В сторону берега полетели пустые бутылки и бумажные стаканчики. Рулевой Барри, едва придя в себя после нападения, в ярости вытащил громоздкое весло из воды и замахнулся, чтобы перебросить его на другую сторону лодки, но не рассчитал сил, и, задев веслом по голове одного из своих товарищей, полетел в полном соответствии с законами физики вслед за веслом и тяжело плюхнулся в воду. Его товарищ, держась руками за ушибленную макушку и отчаянно крича, перегнулся через борт, и тем самым окончательно нарушил хрупкое равновесие. Лодка перевернулась, и вот уже вся честная компания дружно плескалась в неглубокой, но быстрой речке.
Эрни и Робби покатывались со смеху, до того все вышло нелепо и уморительно. Однако долго им смеяться не дали. Незадачливые купальщики уже плыли к берегу.
- Черт! Пора убираться, а то они нас побьют. Бежим отсюда, - сказал Эрни, хватая Робби за руку.
И они побежали. Как они бежали! Словно сто чертей гнались за ними. В сгущающихся сумерках бежать было трудно, и потому еще веселее было бежать наугад, спотыкаясь и наталкиваясь на невидимые препятствия, истошно хохоча на бегу. За ними никто не гнался, но они еще долго не могли остановиться.
Наконец они выдохлись. Робби бежал чуть позади, и крикнул, задыхаясь:
- Алекс, постой! Я больше не могу.
Эрни тут же остановился и встал, уперев руки в колени и тяжело дыша раскрытым ртом.
- Ты видел их рожи? Просто умора. Как тебе это удалось?
-Сам не знаю. Я и не целился особо.
Они снова засмеялись, но после короткой вспышки силы окончательно покинули их.
Оказалось, они успели убежать довольно далеко. Чэрруэлл в этом месте делала поворот, и в излучине прибрежные ивы и вязы росли гуще. Солнце уже село, в фиолетовых сумерках тени от деревьев казались силуэтами невиданных существ, духов этого места. Ветви ив почти касались воды, и было слышно, как в реке плещется рыба и справляют свадьбу лягушки. Некоторое время они стояли на берегу, молча вглядываясь в сумеречный пейзаж.
-Пойдем обратно, - сказал Эрни, поворачиваясь к Робби.
Тот стоял у него за спиной и, кажется, не слышал его слов. Эрни тронул его за плечо, чтобы тот дал ему пройти, но Робби продолжал стоять у него на пути. Что такое? Эрни поднял на него глаза. На секунду он подумал, что тому плохо - глаза его лихорадочно блестели, а губы дрожали. Холодной потной ладонью Робби перехватил его руку, упиравшуюся в плечо, и потянул к себе. Эрни в ужасе подумал, что его приятель должно быть спятил. А вдруг он и правда маньяк и хочет его убить? И, как назло, никого вокруг! Что делать?
Но он не успел додумать. В этот момент Робби обхватил его за шею, притянул к себе и приник к нему губами.
Это было так неожиданно, так дико, так неуместно, что Эрни даже не сразу понял, что происходит. Некоторое время он ощущал у себя на лице чужое влажное прикосновение, слышал натужное сопение, но тут же спохватился и не без усилия оттолкнул Робби от себя.
-Ты что? Зачем ты это сделал? - спросил он, глядя ему в глаза.
Он увидел, как в одно мгновение возбужденное ожидание в глазах Робби сменилось растерянностью, а вслед за ними лицо его исказили стыд, унижение и мучительный страх. Робби издал странный звук, словно у него что-то застряло в горле. Он убрал руки за спину и отступил на шаг.
-Прости... - прошептал он одними губами.
Он попятился, глядя в землю, затем повернулся и побежал прочь, оскальзываясь в траве и ломая кусты.
-Робби! Ты куда? - закричал ему вслед Эрни, едва придя в себя. Но тот уже скрылся.
Эрни чертыхнулся. Ну вот, теперь придется его искать. А то этот неврастеник может на себя и руки наложить.
С четверть часа Эрни бродил вдоль берега, оглядывая прибрежные кусты и негромко окликая Робби по имени, и уже думал, что поиски бесполезны и пора идти домой, как вдруг увидел его.
Робби сидел на пригорке на поваленном дереве, обхватив колени руками, в темноте похожий на причудливой формы пенёк. Он совсем не удивился, увидев приближающегося к нему человека, и только посмотрел на него влажными блестящими глазами, словно давно ждал.
-Слава Богу, я тебя нашел, - сказал Эрни, усаживаясь рядом, - Я уж думал, ты пошел топиться.
Робби вытер нос, хмыкнул и, помолчав, сказал:
-Прости. Это было очень глупо.
-Ладно, забыто.
-Этого не повторится.
“Ну и слава Богу!” - подумал Эрни, но вслух сказал:
-Ты как себя чувствуешь?
-Нормально. Мне так стыдно. Скажи, ты не будешь думать обо мне плохо?
-Робби, умоляю тебя. Если ты думаешь, что я этого не замечал раньше...
Робби опустил голову и заговорил с жаром, глядя себе под ноги:
-Поверь, я бы никогда на это не решился. Но завтра я уезжаю, и, наверное, больше не увижу тебя. Ты почти все время проводил с... с другим человеком. Я все понимаю... А тут вдруг мы с тобой оказались одни. Ну я и подумал: а вдруг? Другой возможности у меня не будет. Ох, сейчас сам вижу, как это было глупо.
Он уронил голову на руки и зарылся пальцами в волосы, вновь переживая свое унижение. Эрни не знал, что сказать, чтобы утешить его, кроме очевидно фальшивого:
-Ничего, бывает и хуже.
-Знаешь, мне так одиноко. Завтра я вернусь домой, а там нет никого, кто бы понял. Поэтому я и хочу в Лондон. Там до этого никому нет дела.
Эрни бы поспорил с этим утверждением, но не стал этого делать. Он положил руку ему на плечо.
-Ты еще встретишь кого-нибудь.
Робби не ответил. И кажется не поверил ему. Они так и не поняли друг друга. Робби не понял, что тот говорит искренне. А Эрни не понял, как можно быть одиноким и несчастным.
-Ты никому не расскажешь? - тихо спросил Робби.
-Ты что! Разве о таком говорят?
Они еще немного посидели в тишине, пока их не начали грызть комары.
-Ну ладно, пойдем домой. Уже поздно, - сказала Эрни, вставая и разминая затекшие ноги.
Но Робби не последовал за ним. Он поднял на него свои грустные карие глаза и сказал:
-Знаешь, Алекс, ты иди, а я еще тут посижу. Тут так спокойно.
-Точно не будешь топиться?
-Точно!
-Тогда прощай, Робби. Рад был с тобой общаться, - сказал Эрни вполне искренне.
Робби смущенно улыбнулся и опустил белые ресницы. Ему было приятно. Эрни раскрыл перед ним руки, и когда тот заключил его в ответные объятия, он услышал, как сквозь вязаный свитер загнанно бьется чужое сердце. Это длилось не долго. Опасаясь, как бы его невзначай снова не заподозрили в порочных мыслях, Робби быстро разжал руки и отстранился. Теперь все.
И Эрни оставил его одного сидеть на берегу на поваленном дереве, а сам быстрым шагом пошел в сторону вечерних огней. Ему больше не было дело до мучений Робби. Впереди его ждало долгое счастливое лето с человеком, которого он любил.