Плюю в вечность крупнокалиберным снарядом
7 ноября.
читать дальше«Мы рождены, чтобы сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам Сталин дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор!»
Голос певца, захлебываясь от восторга и безуспешно пытаясь сохранить академическую сдержанность, пошел на припев. Илья весело подпевал ему, повторяя последние слова каждой строчки, поскольку не помнил весь текст целиком. Мама в халате и папильотках гладила ему рубашку на столе, застеленном байковым одеялом, и тоже подпевала, но по-другому: она в совершенстве точно и виртуозно выводила мелодию одним голосом, мыча сквозь сомкнутые губы.
«Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!»
Да! Сегодня великий день: тридцать лет Октябрьской Революции! Праздник сам по себе прекрасный, а тут еще и юбилей. Но когда мама сказала, что в профкоме конторы ей дали билеты на военный парад, Илья был без ума от счастья. Парад на Красной Площади! И не в толпе, а на трибуне! Последний раз Илья ходил на парад еще до Войны вместе с отцом.
- Держи! - сказала мать, протягивая ему наглаженную рубашку, а сама, пританцовывая в такт песне, пошла за ширму одеваться.
Через пару минут она вышла из-за ширмы в своем лучшем платье, нейлоновых чулках и с пестрым газовым платочком на шее.
У трюмо тут же образовалась толпа. Илья застегивал еще теплую после утюга рубашку и надевал поверх нее вязаный жилет. Мама снимала с головы папильотки и деревянным гребешком расчесывала кудряшки, которые, распускаясь, мягкими волнами спадали ей на плечи. Илья загляделся: его мама самая красивая!
- Илюша, дай я тебя причешу, - вдруг предложила она и поднесла гребешок к его волосам.
- Не надо, мам! - увернулся Илья. Этого только не хватало!
- Ну, дай причешу, а то, как чучело, - настаивала мать.
Она взяла сына за плечи и развернула к себе, затем аккуратно разделила его короткие светлые волосы на косой пробор и пригладила гребешком по обе стороны головы. Илья терпеливо ждал и переминался с ноги на ногу.
- Вот так. Смотри, какой ты у меня красивый, - сказала она, когда экзекуция подошла к концу, и повернула сына лицом к зеркалу.
Илья лишь обреченно закатил глаза. Вид, как у отличника. Тьфу!
Мама игриво подмигнула ему и ущипнула за щеку:
- Девочки, наверное, по тебе уже с ума сходят? А?
- Мам, какие девочки? - стыдливо поморщился Илья.
- Да ладно тебе, не прикидывайся, - захохотала та, и, по-заговорщически понизив голос, спросила, - Ну, скажи, ты уже целовался?
- Мама! - вспыхнул Илья и попытался вырваться из ее рук.
- Ой-ой, а щечки-то зарумянились! Значит, было дело. Илья, ну что ты какой серьезный? Ну, дай я тебя поцелую. Дай поцелую, сказала.
Илья нехотя подставил матери щеку для поцелуя, но та, не удовольствовавшись такой подачкой, притянула к себе его лицо и несколько раз крепко расцеловала в обе щеки. А потом сгребла его в охапку и прижала к себе, что есть силы.
- Илюша, сыночек мой. Ты прямо как папа стал, - сказала она, уткнувшись ему в плечо.
Прошла минута. В динамике радиоприемника отгремели последние аккорды очередного бравурного марша, и послышались сигналы точного времени, отсчитывающие начало нового часа.
- Мам, мы опоздаем, - робко сказал Илья. Она все висела у него на шее. Шея начинала затекать.
- Да, ты прав, - улыбнулась мама и, наконец, выпустила его из рук, - Мне еще накраситься надо.
Она села перед зеркалом и открыла шкатулку с нехитрой косметикой.
- Мы ведь с твоим папой тоже на седьмое ноября познакомились, - задумчиво сказала она, проводя красной помадой по губам, - В двадцать девятом на приеме в Доме Офицеров. Я туда с женихом пришла — с Гришей Горецким (это сын профессора Горецкого, ну ты помнишь, того, который еще бабушке операцию делал). Ника мне с первого взгляда совсем не понравился: глаза дикие, ведет себя нагло. Я даже испугалась, весь вечер старалась от него подальше держаться. А когда начались танцы, он взял и пригласил меня. Гриша в тот момент куда-то ушел — не любил танцев. И вот, танцуем мы, а он смотрит на меня своими дикими глазами, словно в первый раз женщину видит. Мне даже неловко стало. А потом наклоняется ко мне и говорит так запросто: «Что-то скучно здесь. Давай сбежим отсюда». Я сначала ушам не поверила, говорю: «А как же мой жених?» А он мне: «Разве он твой жених? Я думал, это твой младший брат.» А у самого голос дрожит. И тут он берет меня за руку и ведет за собой. И я иду. Представляешь, просто взяла и ушла с ним. Бросила Гришу, всех бросила. Скандал, конечно, был... Мама рыдала, когда я ей сказала, что выхожу замуж за твоего отца, просила одуматься. Но потом, вроде, смирилась. А когда Ника стал заместителем наркома и вовсе забыла, что когда-то против была...
Илья стоял у нее за спиной, облокотившись о шкаф, слушал ее возбужденный голос, угукал в ответ и на душе у него было легко и радостно. Он любил, когда мама рассказывала об отце, хотя слышал эту историю в сотый раз. Он редко видел маму в таком добром расположении духа, и теперь наслаждался семейной идиллией.
В коридоре тоже царила праздничная суматоха. Пал Семеныч и Анатолий Ефимович чистили сапоги, чтобы идти на демонстрацию рабочих завода «Серп и Молот». Любовь Алексеевна и тетя Маруся с утра стояли у плиты, месили тесто, резали овощи для праздничного ужина. Под ногами путался Ленька, то и дело пытаясь стащить со стола кусок сырой картошки. Ирина еще с утра куда-то ушла.
Погода в этот день выдалась, как по заказу: ясная, солнечная, в меру прохладная. В честь великой даты центральные улицы и площади Москвы были празднично украшены, а по вечерам здания зажигались огнями подсветки и сверкали, как волшебные дворцы.
Илья уговорил маму доехать до Красной Площади на метро, хотя до ближайшей Курской нужно было довольно долго идти пешком. Зато метро домчит их до места гораздо быстрее, чем медленный, дребезжащий и вечно опаздывающий трамвай, - и мама согласилась.
Илья обожал ездить на метро. Еще в детстве подземные дворцы поразили его воображение, и каждый раз, оказавший в вагоне, он припадал носом к стеклу, боясь пропустить момент, когда из мрака подземелья внезапно выплывет ярко освещенная платформа, на которой, как в театре, на фоне величественных декораций творилась своя непостижимая жизнь.
Его любимой станцией была «Площадь Революции». Он мог бы часами ходить вдоль платформы, благоговейно разглядывая и поглаживая бронзовые скульптуры грозных, вооруженных маузерами и ружьями красноармейцев с собаками, матросов с ручными гранатами, суровых насупленных рабочих, мясистых крестьянок со снопами жита и мордатыми детьми на руках, напряженно думающих студентов и их серьезных подруг. «Маяковская» тоже была хороша, но у Ильи каждый раз затекала шея и кружилась голова от необходимости задирать голову, чтобы рассмотреть невероятной красоты и сочности мозаики, где царило чистое Советское небо с дирижаблями, парашютами и самолетами, парящими на фоне красных знамен и цветущих яблонь.
Поговаривали, что в ближайшем будущем начнут строительство Большого кольца, и может быть, лет через пять новая станция метро откроется где-то совсем рядом. Илья мечтал, что когда повзрослеет, он сможет ездить на работу на метро, как настоящий москвич.
Уже на подходе к Красной Площади было не протолкнуться. Счастливые люди с флагами и цветами в руках тянулись к Воскресенским воротам, сквозь узкую прорезь которых виднелась торжественно убранная, залитая солнцем, пламенеющая алыми знаменами и золотыми звездами площадь. От предвкушения у Ильи замерло сердце. Он всеми легкими вдохнул свежий пьянящий воздух, и ноги сами понесли его вперед, словно боялись опоздать, но мама потянула его за рукав - успеем.
Перед входом на сидячие трибуны она показала билеты усатому милиционеру, и прошла дальше в оцепление, поманив Илью за собой. Трибуны были забиты народом, и в этой толпе нужно было найти себе место. Вдруг кто-то с верхних рядов встал, помахал им рукой и громко окликнул:
- Наталья Сергеевна!
Мама вскинула голову и изумленно улыбнулась:
- Ах, Петр Кондратьевич, вы здесь? - и начала подниматься по ступенькам навстречу своему знакомому. Илья безропотно пошел за ней.
Петр Кондратьевич, немолодой плотный мужчина в фетровой шляпе и добротном сером пальто, уже протягивал маме руку.
- Очень рад вас видеть, Наталья Сергеевна. Вы, как всегда, ослепительны. А я тут специально для вас места занял.
- О, благодарю вас. Не стоило беспокоиться, - несколько смущенно сказала мама, - Кстати, познакомьтесь, это мой сын Илья, - она выдвинула Илью вперед.
- Волков, - представился Петр Кондратьевич.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Илье показалось, что рука у Волкова дрожит, а глаза не знают, на чем остановиться.
- Ну, я, пожалуй, пойду, - сказал он, хлопнув себя рукой по карману, из которого торчала сложенная газета.
- Как? Вы разве с нами не останетесь? - воскликнула мама, по-девичьи округлив глаза.
- Нет, к сожалению. Меня ждут в другом месте, - он махнул куда-то в сторону, - Ну, был рад повидать вас. До встречи, Наталья Сергеевна, Илья, - он приподнял шляпу, обнажив на секунду редеющую шевелюру, после чего повернулся и поспешил вниз по проходу.
- Мам, а кто это? - осторожно спросил Илья, когда они уселись на свои места.
- Это с работы. Он достал для нас билеты, - сказала мама, озабоченно роясь в сумочке.
- А-а.
Места, которые занял для них Петр Кондратьевич и правда были отличные. Отсюда было видно большую часть площади и прилегающих переулков. Мама извлекла из сумочки старый театральный бинокль, взятый на время у соседки, страстной театралки, и начала смотреть сквозь него, вертя головой по сторонам.* (*Друзья, я в душе не знаю, как проходил парад 7 ноября 1947 года, поэтому все претензии к матчасти заранее отметаю. В данном случае моей целью является исключительно художественная правда - прим.авт.)
Над площадью прогремел зычный голос ведущего. Он призвал всех ко вниманию. Площадь затихла. Илья не верил, что на огромном пространстве полном народу может быть так тихо. Он слышал бурчание в животе у соседа слева. А голос тем временем продолжал. Он говорил про революционную борьбу, про подвиг рабочего класса и народных вождей в этой неустанной борьбе, про скорое победное шествие коммунизма по всему миру.
Когда ведущий замолчал, в небе возник отдаленный гул. Этот гул медленно нарастал и ширился, пока всем не стало ясно что это.
- Смотри, - мама потрясла Илью за плечо и показала на небо.
По небу, утробно гудя, летел стройный клин «Илов», к хвостам которых были прицеплены красные транспаранты с поздравительными лозунгами. Пролетая над площадью, самолеты одновременно, как по команде, припали на правое крыло и тут же выпрямились, а площадь взорвалась аплодисментами и восторженными криками «ура!».
Илья подскочил на месте и чуть не оглох от собственного крика. Ил-2! Легендарный штурмовик, детали для которого он собственноручно точил на станке в тыловом Куйбышеве!
И вдруг слезы навернулись ему на глаза: значит все было не напрасно. Значит не зря он тогда, изнемогая от голода, холода и галлюцинаций, стоял бесконечную смену. Не зря лютой зимой 41-го мама обменяла на хлеб и теплые вещи свое обручальное кольцо. Не зря в 42-м умер маленький Васюк... Слышь, Вась, мы отомстили за тебя. И за маму за твою отомстили.
Самолеты еще раз облетели площадь, сделали несколько фигур пилотажа и скрылись из вида. Военный оркестр грянул «Интернационал», и под звуки старого пролетарского гимна на площадь на сером коне в яблоках выехал усатый офицер. Илья сразу узнал в нем легендарного командира Первой Конной Армии, маршала Буденного.
- Дай, дай! - громко зашептал Илья и буквально вырвал бинокль у мамы из рук.
Буденный в такт маршу лихо програцевал по брусчатке и остановился напротив Мавзолея. Все глаза устремились на него. Оркестр смолк. В кромешной тишине Буденный отдал честь главнокомандующему и доложил о своем прибытии в его распоряжение и о готовности принять парад. Получив от него бразды командования, он три раза прокричал «ура» и поскакал дальше. Парад открыт!
И вслед за этим на площадь потянулись бравые кавалеристы, старинные конные повозки с тачанками, машины, задрапированные кумачом, в которых сидели ветераны Гражданской войны, а после них - колонны марширующих пеших бойцов всех родов войск. У Мавзолея, все разом вскидывали руки к голове и по команде скандировали громкое «ура!»
Оркестр гремел «Варшавянку», «Единый фронт», «Конноармейский марш». Ведущий только успевал объявлять участников парада. Илья только успевал вертеть головой. Мама то и дело недовольно цыкала, когда сын в очередной раз рвал у нее из рук бинокль.
Когда прошли войска, ведущий торжественно объявил народное шествие. И тут же со стороны Александровского сада повалила бесконечная вереница людей. Люди шли группами, держась за руки, махали флагами и цветами, вытягивали заготовленные транспаранты и щиты. Временами в толпе проплывали целые смысловые композиции, сработанные из фанеры и папье-маше. Илье особенно запомнился гигантский земной шар с красным рабочим, стоящим на Северном полюсе и по-хозяйки озирающим открывшийся горизонт.
Когда показалась колонна завода «Серп и Молот», Илья оживился:
- Мам, смотри, наши идут!
- Ой, правда, - воскликнула она и вперилась в бинокль, - Вон Пал Семеныч с портретом Ленина. А рядом Зайцевы в полном составе. Давай им помашем.
Они начали исступленно махать руками в тщетной попытке, что знакомые их заметят. Илье вдруг пришла в голову мысль:
- А можно мне к ним?
Мама недовольно поджала губы, но все-таки сказала:
- Ладно, иди, только чтобы к ужину был дома.
Трясясь от нетерпения, Илья пробрался к проходу и через две ступеньки побежал к ограждению. Он очень хотел догнать колонну завода, найти там Володьку Зайцева, и пройти остаток пути с ним. Уже смешавшись с толпой, Илья бросил взгляд на трибуну, где оставил маму, и с удивлением увидел, что его место занято. Рядом с мамой сидел Петр Кондратьевич, мужчина с работы. Илья еще секунду смотрел на них, а потом решительно вклинился в толпу. Он старался ориентироваться по фанерному щиту в руках Пал Семеныча, на который вчера по его просьбе наклеивал портрет Ильича разрезанной пополам вареной картофелиной.
Наконец, он догнал заводскую колонну и пристроился к семейству Зайцевых. Они, как и сказала мама, шли в полном составе: худой долговязый Володькин отец с медалью «За Отвагу» на груди и трехлетней Танькой на шее и неунывающая хохотушка Володькина мама, одной рукой придерживающая мужа за хлястик пальто, а другой - Володьку за воротник фуфайки.
- Привет, Вовка, - гаркнул Илья, выскочив у Володьки из-за спины.
- Илюха! И ты здесь? - обрадовался Володька и полез обниматься.
- А я парад смотрел, - поделился Илья, когда восторги улеглись.
- Ну ты даешь! Как ты туда попал?
Илья уже было открыл рот, чтобы рассказать все по порядку, но тут Володькин отец сказал:
- Мужики, кричим «ура».
- Урааааааааа!!! - заорал Володька.
- Урааааааааа!!! - подхватил Илья.
Кричали все, и Илья знал почему: на них уже надвигалась широкая тень Мавзолея. Илья вытянул шею, чтобы увидеть того, чьим именем жила вся страна, и кто жил мыслями о своей стране.
Он стоял за мраморным парапетом Мавзолея и улыбался Илье своей теплой отеческой улыбкой. Он махал ему правой рукой (левая рука была «сухая», Илья откуда-то знал это, но молчал, потому что это не могло быть правдой) и понимающе кивал. Он знал про Илью абсолютно все: как учится, с кем дружит, о ком грезит по ночам.
Илья вздрогнул от внезапно поразившей его мысли.
Вы пожали руку отцу. Вы подарили ему часы. А я… не уберег. Простите, простите меня. Я должен вернуть их. И я сделаю это!
- Ура! Ура! - исступленно закричал Илья, пытаясь вложить в этот крик всю свою готовность.
Он очень хотел, чтобы тот его услышал и понял. И когда тот повернул голову вслед за их удаляющейся колонной, Илья уже знал, что он его услышал и понял...
Он не помнил, сколько это продолжалось, но тут широкая тень кончилась, и волна страстного воодушевления в его душе понемногу улеглась. Остаток пути они шли почти молча.
- А Борька где? - вдруг вспомнил Илья.
- Борьку мать не пустила, - ответил Зайцев, - У него же плеврит недолеченный. Зато Борька приглашает нас в гости на чай. Сказал, что будет манная запеканка.
Ну как тут было устоять?
Толпа медленно вылилась на Васильевский спуск, а оттуда начала растекаться, кто куда. Кто-то свернул направо и пошел вдоль Москвы-реки в сторону Александровского сада, кто-то устремился в узкие переулки Ильинки и Варварки, а кто-то, повинуясь инерции парадного шествия, продолжал двигаться вперед, через Москворецкий мост. Мальчики, взявшись за руки, незаметно отпочковались от взрослых и, обгоняя демонстрантов, побежали по мосту.
Вид на Кремль со стороны Софийской набережной был непередаваемый. Красные башни и золотые купола Кремля сверкали под солнцем, подобно воздушным миражам из фантастических книг. И сердце распирало от гордости, что все это великолепие находится здесь, в сердце Родины — в Москве! Илье очень захотелось поделиться своим восторгом с кем-нибудь. А еще лучше, если бы этот его восторг разделил кто-то непредвзятый.
Проходя мимо большого старинного особняка, где, как все знали, располагалось посольство Великобритании, Илья заметил одного человека. Молодой мужчина, красивый и благообразный, дорого и со вкусом одетый, он явно не принадлежал к числу соотечественников. Пожалуй, это был первый иностранец, не считая проклятых фрицев, которого Илья видел так близко, и не за стеклом бронированного посольского автомобиля, а вот так, прямо на улице.
Мужчина стоял, расслабленно откинувшись спиной на кованную ограду, курил и со сдержанной улыбкой наблюдал за праздничной толпой. Было видно, что ему интересно. Возможно, эта вежливая любознательная улыбка и сыграла роль. Илье вдруг до смерти захотелось заговорить с этим англичанином, который так бесстрашно вышел к чужому народу. Вообще-то, насколько Илья помнил, Англия, как и СССР, тоже самоотверженно сражалась против Гитлера и была одной из стран, победивших нацизм. Однако за последние несколько лет все сильно изменилось, и теперь об англичанах, и в особенности об их премьер-министре Черчилле, говорили не иначе как о заговорщиках, предателях и врагах Советского Союза. У Ильи это в голове не укладывалось, и теперь он хотел доказать этому симпатичному иностранцу, что советский народ — самый мирный и добрый на всем земном шаре.
Илья притормозил Володьку за рукав и остановился напротив англичанина. Тот, кажется, тоже их заметил. Поскольку отступать было уже некуда, Илья сделал шаг ему навстречу. Собрав все свои скудные знания английского, он выдал:
- Hello, mister.
- Hello, boys, - изумленно улыбнулся тот и встал прямо. Руки, впрочем, не подал.
- А-а-а… это, - Илья пощелкал пальцами в поисках нужной фразы. Зачем-то поглядел на Володьку, хотя тот уж точно ничем не мог ему помочь. Наконец, фраза нашлась, - How do you do?
- Just fine, like I hope you do as well (англ. Хорошо, как, я надеюсь, и вы), - сказал тот с таким идеальным английским выговором, что дух захватывало.
Илья не понял окончания фразы. Он понял только, что дела у англичанина идут хорошо (еще бы, в таком шикарном пальто и сверкающих ботинках его бы в Рогожских трущобах, как родного приняли!), но вот что дальше? Согласно учебнику их собеседник как истинный джентльмен должен был бы в ответ поинтересоваться их делами, но диалог очевидно пошел не по плану. Илья уже был не рад, что затеял разговор, и, видимо смущение отразилось на его лице, потому что англичанин поднял брови и сказал, чуть окая:
- Или вам приятнее продолжать по-русски?
У мальчиков отвисли челюсти. Хотя почему же, ведь если он дипломат, то худо-бедно должен знать русский язык. Англичанин уже с интересом разглядывал двух смелых подростков.
- Закурим? - сказал он и вынул из кармана пальто пачку заграничных сигарет.
- Вообще-то мы не курим, - начал было Володька, но Илья пихнул его локтем в бок.
Ему до ужаса хотелось попробовать настоящих сигарет из узкой черной пачки с непонятной надписью. И он решился. Скромно взяв одну, Илья повертел ее в руках, словно не зная, что с ней делать. Англичанин уже чиркал зажигалкой (Илья мельком отметил, что это зажигалка американской фирмы Zippo с какой-то дарственной гравировкой — подарок, наверное). Подпаленный табак заполнил рот. Илья вдохнул ароматный дым и долго не хотел выпускать его. Удивительно: от этого табака не хотелось тут же прокашляться и сплюнуть. Наоборот, его хотелось глотать, есть и просить добавки. Володька обиженно сопел рядом, досадуя на свою излишнюю скромность, и старался дышать как можно глубже, чтобы всосать в себя как можно больше дыма, испускаемого Ильей.
- Вы идете с площади? - спросил англичанин, тщательно выговаривая все мягкие согласные.
Мальчики закивали, а Володька показал воткнутый в задний карман брюк красный флажок на деревянной спице.
- October Revolution! - пояснил Илья.
- О, да, - покивал англичанин и продолжил по-английски, - October Revolution celebrated in November. That’s quite the Russian way (англ. Октябрьская Революция, которая празднуется в ноябре. Очень по-русски.)
И тут же снова перешел на русский:
- Я хотел пойти, но было много дел. Что вы там видели?
- Товарища Сталина видели, - гордо сказал Володька.
Англичанин понимающе закивал:
- О, Сталин? Я сейчас иду к нему. Туда. В Кремлин, - он указал на противоположный берег Москвы-реки.
«Ого!», - пронеслось в голове у Ильи, - «Пожалуй, он не простой дипломат».
В этот момент из калитки чугунной ограды посольства, стуча каблуками, выбежала деловитая дамочка. Завидев англичанина, болтающего с двумя русскими подростками, она покачала головой и строго обратилась к нему, чеканя английские слова:
- Mr.Waverly, the car is waiting for you in the back yard. (англ.Мистер Уэверли, машина ждет вас на заднем дворе.)
- Thank you, miss Olga, - учтиво поблагодарил он ее и снова повернулся к ребятам, - I have to go, I’m afraid. T’was nice to see you, boys. Good bye. (англ. Благодарю вас, мисс Ольга. Боюсь, мне пора идти. Было приятно с вами пообщаться, мальчики. До свидания.)
Чуть наклонив голову, он дотронулся до края своей шляпы, и ушел вслед за цокающей каблуками деловой девицей. Илья посмотрел ему вслед. Он никогда не видел, чтобы кто-то так учтиво и элегантно касался своей шляпы. В этом жесте ощущалась та кажущаяся небрежность, какая достигается лишь многолетней практикой. Он потрогал свою серую кепку. Надо будет потренироваться дома перед зеркалом.
Володька рядом крякнул и сказал, словно продолжал какую-то начатую в голове мысль:
- Надо же, буржуй по-русски говорит.
- Угу, интересный буржуй. Видал, какая у него зажигалка?
- Слышь, Илюха, дай затянуться, - не выдержал Володька и потянулся к сигарете.
- Еще чего! Ты же у нас не куришь, - ехидно парировал Илья и отвел руку с зажатым окурком.
Володька недовольно цокнул языком:
- Да не будь ты жмотом. Это же «Дунхилл»! Мой батя такие у союзников в Берлине на спирт обменивал.
- Да, это тебе не инвалидов самосад. Ладно, держи. Только смотри все не скури. Борьке оставь на пару затяжек.
***
- Ну, за Великую Октябрьскую Революцию!
- За нее!
Стаканы звякнули, водка полилась через край, а потом в раскрытые рты. Послышалось смачное кряхтение и уханье.
- Ё-мое, это что, уже тридцать лет прошло? А как вчера! Правда, Марусь?
- Не знаю, вчера или позавчера, а ты закусывай, Паша, закусывай. И вы, Георгий Степаныч, тоже закусывайте.
- Марь Егоровна, ваши пирожки восхитительны! - отвечал Георгий Степаныч с набитым ртом.
- Да это не мои. Это Любины. А мои — шаньги и соленья.
- Эх, помню, мы махновцев били...
На кухне было не продохнуть. Столы, обычно теснившиеся вдоль стен, сегодня были сдвинуты в центр кухни и застелены куском старой драпировки. А на столах..! В честь великого праздника каждый выложил на общий стол все, чем был богат. И хотя Илья вернулся из гостей, где его угостили чаем с восхитительным ароматным манником, у него слюнки потекли при виде праздничного стола. Все были навеселе и, забыв прежние обиды, в общем порыве спешили насладиться остатком выходного дня.
- Ириска, выпьешь водочки?
- Спасибо, Пал Семеныч, мне еще работать.
- Какая работа в такой праздник, Ирина Владимировна? Посидите с нами.
- Посижу, конечно. Угощайтесь конфетами. Я сегодня такую очередь в Елисеевский отстояла, чтобы их купить.
Мама взяла конфету из большой картонной коробки с видами Москвы, раскусила и начала придирчиво рассматривать начинку.
- Хм. Шоколадные? С помадкой?! Ты, Ириска, прямо волшебница.
- А вы, Наталья Сергеевна, выпьете с нами? - угодливо поинтересовался гость Георгий Степаныч.
- Выпью, коли нальете.
- Ну, раз королева разрешает! - и полез к ней через стол с бутылкой.
Тут вмешался Прокопенко:
- А мож и это… бойцу вашему тоже налить? - и посмотрел на Илью.
Но мама строго сказала:
- Нечего ребенка спаивать. Рано ему еще.
При этих словах Илья густо покраснел и проговорил вполголоса:
- Мам, ну что ты говоришь? Какой я тебе ребенок?
- Правильно, он уже мужик, - вступился Прокопенко, - Ну, выпьешь с нами, Илюха? Надо же когда-то начинать. Уж лучше под нашим присмотром…
- Да уж, под твоим-то присмотром разве кого оставишь! - съязвила мама, но тут же смягчилась, - Ладно. Только поешь сначала.
И она щедрой рукой наложила Илье на тарелку две большие ложки жареной картошки с салом. Полстакана водки уже стояли рядом. Тут из-под стола к стакану, как вражеский лазутчик из засады, потянулась маленькая рука. Тетя Люба шмякнула по руке. Рука исчезла, а из-под стола раздался капризный писк. Ленька тут же был извлечен за ухо пред очи собравшихся. Он был в одних трусах и с засохшей соплей под грязным носом.
- А тебе чего, нахаленок? Тоже водки захотел, как взрослый? Весь в папашу. А ну иди в кровать, пока не выпорола.
И пока тетя Люба выводила Леньку из кухни под общий смех и беззлобные шутки, ловкий, как фокусник и трезвый, как стеклышко гость Георгий Степаныч разлил всем присутствующим водки, встал и торжественно провозгласил:
- Ну что, товарищи, я предлагаю выпить за самое дорогое, что у нас есть — за нашу Советскую Родину и за товарища Сталина.
- Да, за такое грех не выпить.
- Дай ему бог здоровья, отцу родному.
- Чтоб до коммунизма дожил.
Затем все голоса смолкли. Снова послышалось хлюпанье и уханье. Илья осторожно взял со стола стакан, подозрительно принюхался к сладковатому запаху, похожему на запах ваты, которой прижимают место укола, выдохнул, как делали другие, хотя не совсем понимал, зачем, и более не колеблясь, опрокинул в себя все содержимое.
Ой!
А дышать-то как? Илья с усилием протолкнул обжигающий комок вниз по пищеводу и шумно глотнул свежего воздуха. Похоже, зря. Все рецепторы во рту взвыли от боли, а глотку парализовало от удушья. На глазах выступили слезы. Лицевые мышцы свело судорогой. Илья схватил лежащий на краю тарелки соленый огурец и жадно надкусил.
Прокопенко затрясся от беззвучного смеха, а мама метнула в соседа гневный взгляд и похлопала Илью по спине. Кажется, больше никто не заметил.
Пал Семеныч вытер усы и положил отяжелевшую руку на плечо старому другу:
- Ну что, Гоша, давай, нашу, красногвардейскую…
Георгий Степаныч отложил угощение, прокашлялся, и, как заправский певец, начал выводить на нижних нотах, отбивая ритм ногой:
«Белая армия,чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.»
На припеве подключились все - кто во что горазд:
«Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!»
Потом спели «Там вдали за рекой» и «Прощальную Комсомольскую», потом плавно перешли на песни последних лет: «Темную ночь», «Землянку», «Эх, дороги».
Илья уже захмелел. Тягучее тепло начало растекаться по всему телу, а мысли в голове завертелись безудержным вихрем, словно им стало тесно в черепной коробке и теперь они рвалась наружу погулять. Он слабо подпевал в тех местах, где знал слова, и медленно оглядывал блестящими возбужденными глазами сидящих за столом людей — своих богом данных соседей.
Вот мама. Сидит, опустив глаза в тарелку, чем-то, как всегда, озабоченная, и все равно прекрасная. Ее хрустальный голос здесь — единственный, который приятно слушать.
«Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.»
Вот Пал Семеныч с Марьей Егоровной, старые супруги, прошедшие рука об руку через две войны, пережившие своих детей, с выгоревшими от скорби глазами, и все равно благодарные каждому прожитому дню.
«Знать не можешь
Доли своей.
Может крылья сложишь
Посреди степей.»
Вот Георгий Степаныч, старый боевой друг Пал Семеныча, крепкий неглупый мужик, на которых держится Россия. Он много есть и пьет, и не забывает при этом подмигивать женщинам.
Вот супруги Прокопенко, забывшие на вечер про скандалы, и играющие крепкую советскую семью. Она даже без побоев, а он даже не вдрызг.
«Вьется пыль под сапогами -
Степями, полями,
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.»
Вот она... Сидит, подперев голову рукой, с рассеянной мечтательной улыбкой на губах. Чему она улыбается? О чем думает? Откуда она взялась? Илья чувствовал, что ему стоит больших усилий удерживать свои разбушевавшиеся мысли. А кругом народ…
Вдруг ее взгляд, до этого неподвижно сверлящий невидимую точку в пространстве, ожил и переместился. И Илью, как кипятком обдало. Она смотрела прямо на него. Илья хотел было отвести взгляд, но почему-то не смог. Возможно, виной всему была водка, сообщившая его телу странную болезненную заторможенность. А может просто не хотел. Зеленые глаза смотрели на него тихо, без вопроса, без вызова, без осуждения, и Илье было тепло и сладко под этим зеленым взглядом. И стало не важно, что вокруг сидят люди, потому что на самом деле здесь не было никого, кроме них двоих.
Илья вдруг заметил, что уже давно улыбается неизвестно чему. Какая-то счастливая мысль промелькнула у него в голове, но тут же бесследно исчезла. И теперь он не может вспомнить, что привело его в такой восторг. Он знал, что эта мысль как-то связана с ней. А она все смотрела на него и не отводила глаз, будто хотела помочь ему вспомнить. И он вспомнил.
Однажды он сам поцелует ее!
«Эх, дороги…
Пыль да туман...»
Было около одиннадцати, когда женщины начали расходиться. Сначала ушла мама, сославшись на усталость, потом тетя Люба, на прощание пригрозив мужу кулаком. Тетя Маруся, не торопясь, начала складывать в буфет недоеденное. Ирина хотела ей помочь, но та сказала, что сама справится. Когда Ирина покидала кухню, Прокопенко, жуя папиросу, проводил ее хищным осоловелым взглядом.
- Да, бабы у вас что надо! - философски проговорил Георгий Степаныч, когда все женщины ушли, - Что Наташка, что Ирка. Красавицы, ничего не скажешь.
- А то! Плохих не держим.
- И все без мужиков, ха-ха!
Илье тут же стало неинтересно. Он устало зевнул, попрощался и побрел к себе. Перед ее дверью Илья остановился и прислушался. Оттуда, как всегда, доносилось мерное жужжание швейной машинки. И он успокоился.
читать дальше«Мы рождены, чтобы сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам Сталин дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор!»
Голос певца, захлебываясь от восторга и безуспешно пытаясь сохранить академическую сдержанность, пошел на припев. Илья весело подпевал ему, повторяя последние слова каждой строчки, поскольку не помнил весь текст целиком. Мама в халате и папильотках гладила ему рубашку на столе, застеленном байковым одеялом, и тоже подпевала, но по-другому: она в совершенстве точно и виртуозно выводила мелодию одним голосом, мыча сквозь сомкнутые губы.
«Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!»
Да! Сегодня великий день: тридцать лет Октябрьской Революции! Праздник сам по себе прекрасный, а тут еще и юбилей. Но когда мама сказала, что в профкоме конторы ей дали билеты на военный парад, Илья был без ума от счастья. Парад на Красной Площади! И не в толпе, а на трибуне! Последний раз Илья ходил на парад еще до Войны вместе с отцом.
- Держи! - сказала мать, протягивая ему наглаженную рубашку, а сама, пританцовывая в такт песне, пошла за ширму одеваться.
Через пару минут она вышла из-за ширмы в своем лучшем платье, нейлоновых чулках и с пестрым газовым платочком на шее.
У трюмо тут же образовалась толпа. Илья застегивал еще теплую после утюга рубашку и надевал поверх нее вязаный жилет. Мама снимала с головы папильотки и деревянным гребешком расчесывала кудряшки, которые, распускаясь, мягкими волнами спадали ей на плечи. Илья загляделся: его мама самая красивая!
- Илюша, дай я тебя причешу, - вдруг предложила она и поднесла гребешок к его волосам.
- Не надо, мам! - увернулся Илья. Этого только не хватало!
- Ну, дай причешу, а то, как чучело, - настаивала мать.
Она взяла сына за плечи и развернула к себе, затем аккуратно разделила его короткие светлые волосы на косой пробор и пригладила гребешком по обе стороны головы. Илья терпеливо ждал и переминался с ноги на ногу.
- Вот так. Смотри, какой ты у меня красивый, - сказала она, когда экзекуция подошла к концу, и повернула сына лицом к зеркалу.
Илья лишь обреченно закатил глаза. Вид, как у отличника. Тьфу!
Мама игриво подмигнула ему и ущипнула за щеку:
- Девочки, наверное, по тебе уже с ума сходят? А?
- Мам, какие девочки? - стыдливо поморщился Илья.
- Да ладно тебе, не прикидывайся, - захохотала та, и, по-заговорщически понизив голос, спросила, - Ну, скажи, ты уже целовался?
- Мама! - вспыхнул Илья и попытался вырваться из ее рук.
- Ой-ой, а щечки-то зарумянились! Значит, было дело. Илья, ну что ты какой серьезный? Ну, дай я тебя поцелую. Дай поцелую, сказала.
Илья нехотя подставил матери щеку для поцелуя, но та, не удовольствовавшись такой подачкой, притянула к себе его лицо и несколько раз крепко расцеловала в обе щеки. А потом сгребла его в охапку и прижала к себе, что есть силы.
- Илюша, сыночек мой. Ты прямо как папа стал, - сказала она, уткнувшись ему в плечо.
Прошла минута. В динамике радиоприемника отгремели последние аккорды очередного бравурного марша, и послышались сигналы точного времени, отсчитывающие начало нового часа.
- Мам, мы опоздаем, - робко сказал Илья. Она все висела у него на шее. Шея начинала затекать.
- Да, ты прав, - улыбнулась мама и, наконец, выпустила его из рук, - Мне еще накраситься надо.
Она села перед зеркалом и открыла шкатулку с нехитрой косметикой.
- Мы ведь с твоим папой тоже на седьмое ноября познакомились, - задумчиво сказала она, проводя красной помадой по губам, - В двадцать девятом на приеме в Доме Офицеров. Я туда с женихом пришла — с Гришей Горецким (это сын профессора Горецкого, ну ты помнишь, того, который еще бабушке операцию делал). Ника мне с первого взгляда совсем не понравился: глаза дикие, ведет себя нагло. Я даже испугалась, весь вечер старалась от него подальше держаться. А когда начались танцы, он взял и пригласил меня. Гриша в тот момент куда-то ушел — не любил танцев. И вот, танцуем мы, а он смотрит на меня своими дикими глазами, словно в первый раз женщину видит. Мне даже неловко стало. А потом наклоняется ко мне и говорит так запросто: «Что-то скучно здесь. Давай сбежим отсюда». Я сначала ушам не поверила, говорю: «А как же мой жених?» А он мне: «Разве он твой жених? Я думал, это твой младший брат.» А у самого голос дрожит. И тут он берет меня за руку и ведет за собой. И я иду. Представляешь, просто взяла и ушла с ним. Бросила Гришу, всех бросила. Скандал, конечно, был... Мама рыдала, когда я ей сказала, что выхожу замуж за твоего отца, просила одуматься. Но потом, вроде, смирилась. А когда Ника стал заместителем наркома и вовсе забыла, что когда-то против была...
Илья стоял у нее за спиной, облокотившись о шкаф, слушал ее возбужденный голос, угукал в ответ и на душе у него было легко и радостно. Он любил, когда мама рассказывала об отце, хотя слышал эту историю в сотый раз. Он редко видел маму в таком добром расположении духа, и теперь наслаждался семейной идиллией.
В коридоре тоже царила праздничная суматоха. Пал Семеныч и Анатолий Ефимович чистили сапоги, чтобы идти на демонстрацию рабочих завода «Серп и Молот». Любовь Алексеевна и тетя Маруся с утра стояли у плиты, месили тесто, резали овощи для праздничного ужина. Под ногами путался Ленька, то и дело пытаясь стащить со стола кусок сырой картошки. Ирина еще с утра куда-то ушла.
Погода в этот день выдалась, как по заказу: ясная, солнечная, в меру прохладная. В честь великой даты центральные улицы и площади Москвы были празднично украшены, а по вечерам здания зажигались огнями подсветки и сверкали, как волшебные дворцы.
Илья уговорил маму доехать до Красной Площади на метро, хотя до ближайшей Курской нужно было довольно долго идти пешком. Зато метро домчит их до места гораздо быстрее, чем медленный, дребезжащий и вечно опаздывающий трамвай, - и мама согласилась.
Илья обожал ездить на метро. Еще в детстве подземные дворцы поразили его воображение, и каждый раз, оказавший в вагоне, он припадал носом к стеклу, боясь пропустить момент, когда из мрака подземелья внезапно выплывет ярко освещенная платформа, на которой, как в театре, на фоне величественных декораций творилась своя непостижимая жизнь.
Его любимой станцией была «Площадь Революции». Он мог бы часами ходить вдоль платформы, благоговейно разглядывая и поглаживая бронзовые скульптуры грозных, вооруженных маузерами и ружьями красноармейцев с собаками, матросов с ручными гранатами, суровых насупленных рабочих, мясистых крестьянок со снопами жита и мордатыми детьми на руках, напряженно думающих студентов и их серьезных подруг. «Маяковская» тоже была хороша, но у Ильи каждый раз затекала шея и кружилась голова от необходимости задирать голову, чтобы рассмотреть невероятной красоты и сочности мозаики, где царило чистое Советское небо с дирижаблями, парашютами и самолетами, парящими на фоне красных знамен и цветущих яблонь.
Поговаривали, что в ближайшем будущем начнут строительство Большого кольца, и может быть, лет через пять новая станция метро откроется где-то совсем рядом. Илья мечтал, что когда повзрослеет, он сможет ездить на работу на метро, как настоящий москвич.
Уже на подходе к Красной Площади было не протолкнуться. Счастливые люди с флагами и цветами в руках тянулись к Воскресенским воротам, сквозь узкую прорезь которых виднелась торжественно убранная, залитая солнцем, пламенеющая алыми знаменами и золотыми звездами площадь. От предвкушения у Ильи замерло сердце. Он всеми легкими вдохнул свежий пьянящий воздух, и ноги сами понесли его вперед, словно боялись опоздать, но мама потянула его за рукав - успеем.
Перед входом на сидячие трибуны она показала билеты усатому милиционеру, и прошла дальше в оцепление, поманив Илью за собой. Трибуны были забиты народом, и в этой толпе нужно было найти себе место. Вдруг кто-то с верхних рядов встал, помахал им рукой и громко окликнул:
- Наталья Сергеевна!
Мама вскинула голову и изумленно улыбнулась:
- Ах, Петр Кондратьевич, вы здесь? - и начала подниматься по ступенькам навстречу своему знакомому. Илья безропотно пошел за ней.
Петр Кондратьевич, немолодой плотный мужчина в фетровой шляпе и добротном сером пальто, уже протягивал маме руку.
- Очень рад вас видеть, Наталья Сергеевна. Вы, как всегда, ослепительны. А я тут специально для вас места занял.
- О, благодарю вас. Не стоило беспокоиться, - несколько смущенно сказала мама, - Кстати, познакомьтесь, это мой сын Илья, - она выдвинула Илью вперед.
- Волков, - представился Петр Кондратьевич.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Илье показалось, что рука у Волкова дрожит, а глаза не знают, на чем остановиться.
- Ну, я, пожалуй, пойду, - сказал он, хлопнув себя рукой по карману, из которого торчала сложенная газета.
- Как? Вы разве с нами не останетесь? - воскликнула мама, по-девичьи округлив глаза.
- Нет, к сожалению. Меня ждут в другом месте, - он махнул куда-то в сторону, - Ну, был рад повидать вас. До встречи, Наталья Сергеевна, Илья, - он приподнял шляпу, обнажив на секунду редеющую шевелюру, после чего повернулся и поспешил вниз по проходу.
- Мам, а кто это? - осторожно спросил Илья, когда они уселись на свои места.
- Это с работы. Он достал для нас билеты, - сказала мама, озабоченно роясь в сумочке.
- А-а.
Места, которые занял для них Петр Кондратьевич и правда были отличные. Отсюда было видно большую часть площади и прилегающих переулков. Мама извлекла из сумочки старый театральный бинокль, взятый на время у соседки, страстной театралки, и начала смотреть сквозь него, вертя головой по сторонам.* (*Друзья, я в душе не знаю, как проходил парад 7 ноября 1947 года, поэтому все претензии к матчасти заранее отметаю. В данном случае моей целью является исключительно художественная правда - прим.авт.)
Над площадью прогремел зычный голос ведущего. Он призвал всех ко вниманию. Площадь затихла. Илья не верил, что на огромном пространстве полном народу может быть так тихо. Он слышал бурчание в животе у соседа слева. А голос тем временем продолжал. Он говорил про революционную борьбу, про подвиг рабочего класса и народных вождей в этой неустанной борьбе, про скорое победное шествие коммунизма по всему миру.
Когда ведущий замолчал, в небе возник отдаленный гул. Этот гул медленно нарастал и ширился, пока всем не стало ясно что это.
- Смотри, - мама потрясла Илью за плечо и показала на небо.
По небу, утробно гудя, летел стройный клин «Илов», к хвостам которых были прицеплены красные транспаранты с поздравительными лозунгами. Пролетая над площадью, самолеты одновременно, как по команде, припали на правое крыло и тут же выпрямились, а площадь взорвалась аплодисментами и восторженными криками «ура!».
Илья подскочил на месте и чуть не оглох от собственного крика. Ил-2! Легендарный штурмовик, детали для которого он собственноручно точил на станке в тыловом Куйбышеве!
И вдруг слезы навернулись ему на глаза: значит все было не напрасно. Значит не зря он тогда, изнемогая от голода, холода и галлюцинаций, стоял бесконечную смену. Не зря лютой зимой 41-го мама обменяла на хлеб и теплые вещи свое обручальное кольцо. Не зря в 42-м умер маленький Васюк... Слышь, Вась, мы отомстили за тебя. И за маму за твою отомстили.
Самолеты еще раз облетели площадь, сделали несколько фигур пилотажа и скрылись из вида. Военный оркестр грянул «Интернационал», и под звуки старого пролетарского гимна на площадь на сером коне в яблоках выехал усатый офицер. Илья сразу узнал в нем легендарного командира Первой Конной Армии, маршала Буденного.
- Дай, дай! - громко зашептал Илья и буквально вырвал бинокль у мамы из рук.
Буденный в такт маршу лихо програцевал по брусчатке и остановился напротив Мавзолея. Все глаза устремились на него. Оркестр смолк. В кромешной тишине Буденный отдал честь главнокомандующему и доложил о своем прибытии в его распоряжение и о готовности принять парад. Получив от него бразды командования, он три раза прокричал «ура» и поскакал дальше. Парад открыт!
И вслед за этим на площадь потянулись бравые кавалеристы, старинные конные повозки с тачанками, машины, задрапированные кумачом, в которых сидели ветераны Гражданской войны, а после них - колонны марширующих пеших бойцов всех родов войск. У Мавзолея, все разом вскидывали руки к голове и по команде скандировали громкое «ура!»
Оркестр гремел «Варшавянку», «Единый фронт», «Конноармейский марш». Ведущий только успевал объявлять участников парада. Илья только успевал вертеть головой. Мама то и дело недовольно цыкала, когда сын в очередной раз рвал у нее из рук бинокль.
Когда прошли войска, ведущий торжественно объявил народное шествие. И тут же со стороны Александровского сада повалила бесконечная вереница людей. Люди шли группами, держась за руки, махали флагами и цветами, вытягивали заготовленные транспаранты и щиты. Временами в толпе проплывали целые смысловые композиции, сработанные из фанеры и папье-маше. Илье особенно запомнился гигантский земной шар с красным рабочим, стоящим на Северном полюсе и по-хозяйки озирающим открывшийся горизонт.
Когда показалась колонна завода «Серп и Молот», Илья оживился:
- Мам, смотри, наши идут!
- Ой, правда, - воскликнула она и вперилась в бинокль, - Вон Пал Семеныч с портретом Ленина. А рядом Зайцевы в полном составе. Давай им помашем.
Они начали исступленно махать руками в тщетной попытке, что знакомые их заметят. Илье вдруг пришла в голову мысль:
- А можно мне к ним?
Мама недовольно поджала губы, но все-таки сказала:
- Ладно, иди, только чтобы к ужину был дома.
Трясясь от нетерпения, Илья пробрался к проходу и через две ступеньки побежал к ограждению. Он очень хотел догнать колонну завода, найти там Володьку Зайцева, и пройти остаток пути с ним. Уже смешавшись с толпой, Илья бросил взгляд на трибуну, где оставил маму, и с удивлением увидел, что его место занято. Рядом с мамой сидел Петр Кондратьевич, мужчина с работы. Илья еще секунду смотрел на них, а потом решительно вклинился в толпу. Он старался ориентироваться по фанерному щиту в руках Пал Семеныча, на который вчера по его просьбе наклеивал портрет Ильича разрезанной пополам вареной картофелиной.
Наконец, он догнал заводскую колонну и пристроился к семейству Зайцевых. Они, как и сказала мама, шли в полном составе: худой долговязый Володькин отец с медалью «За Отвагу» на груди и трехлетней Танькой на шее и неунывающая хохотушка Володькина мама, одной рукой придерживающая мужа за хлястик пальто, а другой - Володьку за воротник фуфайки.
- Привет, Вовка, - гаркнул Илья, выскочив у Володьки из-за спины.
- Илюха! И ты здесь? - обрадовался Володька и полез обниматься.
- А я парад смотрел, - поделился Илья, когда восторги улеглись.
- Ну ты даешь! Как ты туда попал?
Илья уже было открыл рот, чтобы рассказать все по порядку, но тут Володькин отец сказал:
- Мужики, кричим «ура».
- Урааааааааа!!! - заорал Володька.
- Урааааааааа!!! - подхватил Илья.
Кричали все, и Илья знал почему: на них уже надвигалась широкая тень Мавзолея. Илья вытянул шею, чтобы увидеть того, чьим именем жила вся страна, и кто жил мыслями о своей стране.
Он стоял за мраморным парапетом Мавзолея и улыбался Илье своей теплой отеческой улыбкой. Он махал ему правой рукой (левая рука была «сухая», Илья откуда-то знал это, но молчал, потому что это не могло быть правдой) и понимающе кивал. Он знал про Илью абсолютно все: как учится, с кем дружит, о ком грезит по ночам.
Илья вздрогнул от внезапно поразившей его мысли.
Вы пожали руку отцу. Вы подарили ему часы. А я… не уберег. Простите, простите меня. Я должен вернуть их. И я сделаю это!
- Ура! Ура! - исступленно закричал Илья, пытаясь вложить в этот крик всю свою готовность.
Он очень хотел, чтобы тот его услышал и понял. И когда тот повернул голову вслед за их удаляющейся колонной, Илья уже знал, что он его услышал и понял...
Он не помнил, сколько это продолжалось, но тут широкая тень кончилась, и волна страстного воодушевления в его душе понемногу улеглась. Остаток пути они шли почти молча.
- А Борька где? - вдруг вспомнил Илья.
- Борьку мать не пустила, - ответил Зайцев, - У него же плеврит недолеченный. Зато Борька приглашает нас в гости на чай. Сказал, что будет манная запеканка.
Ну как тут было устоять?
Толпа медленно вылилась на Васильевский спуск, а оттуда начала растекаться, кто куда. Кто-то свернул направо и пошел вдоль Москвы-реки в сторону Александровского сада, кто-то устремился в узкие переулки Ильинки и Варварки, а кто-то, повинуясь инерции парадного шествия, продолжал двигаться вперед, через Москворецкий мост. Мальчики, взявшись за руки, незаметно отпочковались от взрослых и, обгоняя демонстрантов, побежали по мосту.
Вид на Кремль со стороны Софийской набережной был непередаваемый. Красные башни и золотые купола Кремля сверкали под солнцем, подобно воздушным миражам из фантастических книг. И сердце распирало от гордости, что все это великолепие находится здесь, в сердце Родины — в Москве! Илье очень захотелось поделиться своим восторгом с кем-нибудь. А еще лучше, если бы этот его восторг разделил кто-то непредвзятый.
Проходя мимо большого старинного особняка, где, как все знали, располагалось посольство Великобритании, Илья заметил одного человека. Молодой мужчина, красивый и благообразный, дорого и со вкусом одетый, он явно не принадлежал к числу соотечественников. Пожалуй, это был первый иностранец, не считая проклятых фрицев, которого Илья видел так близко, и не за стеклом бронированного посольского автомобиля, а вот так, прямо на улице.
Мужчина стоял, расслабленно откинувшись спиной на кованную ограду, курил и со сдержанной улыбкой наблюдал за праздничной толпой. Было видно, что ему интересно. Возможно, эта вежливая любознательная улыбка и сыграла роль. Илье вдруг до смерти захотелось заговорить с этим англичанином, который так бесстрашно вышел к чужому народу. Вообще-то, насколько Илья помнил, Англия, как и СССР, тоже самоотверженно сражалась против Гитлера и была одной из стран, победивших нацизм. Однако за последние несколько лет все сильно изменилось, и теперь об англичанах, и в особенности об их премьер-министре Черчилле, говорили не иначе как о заговорщиках, предателях и врагах Советского Союза. У Ильи это в голове не укладывалось, и теперь он хотел доказать этому симпатичному иностранцу, что советский народ — самый мирный и добрый на всем земном шаре.
Илья притормозил Володьку за рукав и остановился напротив англичанина. Тот, кажется, тоже их заметил. Поскольку отступать было уже некуда, Илья сделал шаг ему навстречу. Собрав все свои скудные знания английского, он выдал:
- Hello, mister.
- Hello, boys, - изумленно улыбнулся тот и встал прямо. Руки, впрочем, не подал.
- А-а-а… это, - Илья пощелкал пальцами в поисках нужной фразы. Зачем-то поглядел на Володьку, хотя тот уж точно ничем не мог ему помочь. Наконец, фраза нашлась, - How do you do?
- Just fine, like I hope you do as well (англ. Хорошо, как, я надеюсь, и вы), - сказал тот с таким идеальным английским выговором, что дух захватывало.
Илья не понял окончания фразы. Он понял только, что дела у англичанина идут хорошо (еще бы, в таком шикарном пальто и сверкающих ботинках его бы в Рогожских трущобах, как родного приняли!), но вот что дальше? Согласно учебнику их собеседник как истинный джентльмен должен был бы в ответ поинтересоваться их делами, но диалог очевидно пошел не по плану. Илья уже был не рад, что затеял разговор, и, видимо смущение отразилось на его лице, потому что англичанин поднял брови и сказал, чуть окая:
- Или вам приятнее продолжать по-русски?
У мальчиков отвисли челюсти. Хотя почему же, ведь если он дипломат, то худо-бедно должен знать русский язык. Англичанин уже с интересом разглядывал двух смелых подростков.
- Закурим? - сказал он и вынул из кармана пальто пачку заграничных сигарет.
- Вообще-то мы не курим, - начал было Володька, но Илья пихнул его локтем в бок.
Ему до ужаса хотелось попробовать настоящих сигарет из узкой черной пачки с непонятной надписью. И он решился. Скромно взяв одну, Илья повертел ее в руках, словно не зная, что с ней делать. Англичанин уже чиркал зажигалкой (Илья мельком отметил, что это зажигалка американской фирмы Zippo с какой-то дарственной гравировкой — подарок, наверное). Подпаленный табак заполнил рот. Илья вдохнул ароматный дым и долго не хотел выпускать его. Удивительно: от этого табака не хотелось тут же прокашляться и сплюнуть. Наоборот, его хотелось глотать, есть и просить добавки. Володька обиженно сопел рядом, досадуя на свою излишнюю скромность, и старался дышать как можно глубже, чтобы всосать в себя как можно больше дыма, испускаемого Ильей.
- Вы идете с площади? - спросил англичанин, тщательно выговаривая все мягкие согласные.
Мальчики закивали, а Володька показал воткнутый в задний карман брюк красный флажок на деревянной спице.
- October Revolution! - пояснил Илья.
- О, да, - покивал англичанин и продолжил по-английски, - October Revolution celebrated in November. That’s quite the Russian way (англ. Октябрьская Революция, которая празднуется в ноябре. Очень по-русски.)
И тут же снова перешел на русский:
- Я хотел пойти, но было много дел. Что вы там видели?
- Товарища Сталина видели, - гордо сказал Володька.
Англичанин понимающе закивал:
- О, Сталин? Я сейчас иду к нему. Туда. В Кремлин, - он указал на противоположный берег Москвы-реки.
«Ого!», - пронеслось в голове у Ильи, - «Пожалуй, он не простой дипломат».
В этот момент из калитки чугунной ограды посольства, стуча каблуками, выбежала деловитая дамочка. Завидев англичанина, болтающего с двумя русскими подростками, она покачала головой и строго обратилась к нему, чеканя английские слова:
- Mr.Waverly, the car is waiting for you in the back yard. (англ.Мистер Уэверли, машина ждет вас на заднем дворе.)
- Thank you, miss Olga, - учтиво поблагодарил он ее и снова повернулся к ребятам, - I have to go, I’m afraid. T’was nice to see you, boys. Good bye. (англ. Благодарю вас, мисс Ольга. Боюсь, мне пора идти. Было приятно с вами пообщаться, мальчики. До свидания.)
Чуть наклонив голову, он дотронулся до края своей шляпы, и ушел вслед за цокающей каблуками деловой девицей. Илья посмотрел ему вслед. Он никогда не видел, чтобы кто-то так учтиво и элегантно касался своей шляпы. В этом жесте ощущалась та кажущаяся небрежность, какая достигается лишь многолетней практикой. Он потрогал свою серую кепку. Надо будет потренироваться дома перед зеркалом.
Володька рядом крякнул и сказал, словно продолжал какую-то начатую в голове мысль:
- Надо же, буржуй по-русски говорит.
- Угу, интересный буржуй. Видал, какая у него зажигалка?
- Слышь, Илюха, дай затянуться, - не выдержал Володька и потянулся к сигарете.
- Еще чего! Ты же у нас не куришь, - ехидно парировал Илья и отвел руку с зажатым окурком.
Володька недовольно цокнул языком:
- Да не будь ты жмотом. Это же «Дунхилл»! Мой батя такие у союзников в Берлине на спирт обменивал.
- Да, это тебе не инвалидов самосад. Ладно, держи. Только смотри все не скури. Борьке оставь на пару затяжек.
***
- Ну, за Великую Октябрьскую Революцию!
- За нее!
Стаканы звякнули, водка полилась через край, а потом в раскрытые рты. Послышалось смачное кряхтение и уханье.
- Ё-мое, это что, уже тридцать лет прошло? А как вчера! Правда, Марусь?
- Не знаю, вчера или позавчера, а ты закусывай, Паша, закусывай. И вы, Георгий Степаныч, тоже закусывайте.
- Марь Егоровна, ваши пирожки восхитительны! - отвечал Георгий Степаныч с набитым ртом.
- Да это не мои. Это Любины. А мои — шаньги и соленья.
- Эх, помню, мы махновцев били...
На кухне было не продохнуть. Столы, обычно теснившиеся вдоль стен, сегодня были сдвинуты в центр кухни и застелены куском старой драпировки. А на столах..! В честь великого праздника каждый выложил на общий стол все, чем был богат. И хотя Илья вернулся из гостей, где его угостили чаем с восхитительным ароматным манником, у него слюнки потекли при виде праздничного стола. Все были навеселе и, забыв прежние обиды, в общем порыве спешили насладиться остатком выходного дня.
- Ириска, выпьешь водочки?
- Спасибо, Пал Семеныч, мне еще работать.
- Какая работа в такой праздник, Ирина Владимировна? Посидите с нами.
- Посижу, конечно. Угощайтесь конфетами. Я сегодня такую очередь в Елисеевский отстояла, чтобы их купить.
Мама взяла конфету из большой картонной коробки с видами Москвы, раскусила и начала придирчиво рассматривать начинку.
- Хм. Шоколадные? С помадкой?! Ты, Ириска, прямо волшебница.
- А вы, Наталья Сергеевна, выпьете с нами? - угодливо поинтересовался гость Георгий Степаныч.
- Выпью, коли нальете.
- Ну, раз королева разрешает! - и полез к ней через стол с бутылкой.
Тут вмешался Прокопенко:
- А мож и это… бойцу вашему тоже налить? - и посмотрел на Илью.
Но мама строго сказала:
- Нечего ребенка спаивать. Рано ему еще.
При этих словах Илья густо покраснел и проговорил вполголоса:
- Мам, ну что ты говоришь? Какой я тебе ребенок?
- Правильно, он уже мужик, - вступился Прокопенко, - Ну, выпьешь с нами, Илюха? Надо же когда-то начинать. Уж лучше под нашим присмотром…
- Да уж, под твоим-то присмотром разве кого оставишь! - съязвила мама, но тут же смягчилась, - Ладно. Только поешь сначала.
И она щедрой рукой наложила Илье на тарелку две большие ложки жареной картошки с салом. Полстакана водки уже стояли рядом. Тут из-под стола к стакану, как вражеский лазутчик из засады, потянулась маленькая рука. Тетя Люба шмякнула по руке. Рука исчезла, а из-под стола раздался капризный писк. Ленька тут же был извлечен за ухо пред очи собравшихся. Он был в одних трусах и с засохшей соплей под грязным носом.
- А тебе чего, нахаленок? Тоже водки захотел, как взрослый? Весь в папашу. А ну иди в кровать, пока не выпорола.
И пока тетя Люба выводила Леньку из кухни под общий смех и беззлобные шутки, ловкий, как фокусник и трезвый, как стеклышко гость Георгий Степаныч разлил всем присутствующим водки, встал и торжественно провозгласил:
- Ну что, товарищи, я предлагаю выпить за самое дорогое, что у нас есть — за нашу Советскую Родину и за товарища Сталина.
- Да, за такое грех не выпить.
- Дай ему бог здоровья, отцу родному.
- Чтоб до коммунизма дожил.
Затем все голоса смолкли. Снова послышалось хлюпанье и уханье. Илья осторожно взял со стола стакан, подозрительно принюхался к сладковатому запаху, похожему на запах ваты, которой прижимают место укола, выдохнул, как делали другие, хотя не совсем понимал, зачем, и более не колеблясь, опрокинул в себя все содержимое.
Ой!
А дышать-то как? Илья с усилием протолкнул обжигающий комок вниз по пищеводу и шумно глотнул свежего воздуха. Похоже, зря. Все рецепторы во рту взвыли от боли, а глотку парализовало от удушья. На глазах выступили слезы. Лицевые мышцы свело судорогой. Илья схватил лежащий на краю тарелки соленый огурец и жадно надкусил.
Прокопенко затрясся от беззвучного смеха, а мама метнула в соседа гневный взгляд и похлопала Илью по спине. Кажется, больше никто не заметил.
Пал Семеныч вытер усы и положил отяжелевшую руку на плечо старому другу:
- Ну что, Гоша, давай, нашу, красногвардейскую…
Георгий Степаныч отложил угощение, прокашлялся, и, как заправский певец, начал выводить на нижних нотах, отбивая ритм ногой:
«Белая армия,чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.»
На припеве подключились все - кто во что горазд:
«Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!»
Потом спели «Там вдали за рекой» и «Прощальную Комсомольскую», потом плавно перешли на песни последних лет: «Темную ночь», «Землянку», «Эх, дороги».
Илья уже захмелел. Тягучее тепло начало растекаться по всему телу, а мысли в голове завертелись безудержным вихрем, словно им стало тесно в черепной коробке и теперь они рвалась наружу погулять. Он слабо подпевал в тех местах, где знал слова, и медленно оглядывал блестящими возбужденными глазами сидящих за столом людей — своих богом данных соседей.
Вот мама. Сидит, опустив глаза в тарелку, чем-то, как всегда, озабоченная, и все равно прекрасная. Ее хрустальный голос здесь — единственный, который приятно слушать.
«Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.»
Вот Пал Семеныч с Марьей Егоровной, старые супруги, прошедшие рука об руку через две войны, пережившие своих детей, с выгоревшими от скорби глазами, и все равно благодарные каждому прожитому дню.
«Знать не можешь
Доли своей.
Может крылья сложишь
Посреди степей.»
Вот Георгий Степаныч, старый боевой друг Пал Семеныча, крепкий неглупый мужик, на которых держится Россия. Он много есть и пьет, и не забывает при этом подмигивать женщинам.
Вот супруги Прокопенко, забывшие на вечер про скандалы, и играющие крепкую советскую семью. Она даже без побоев, а он даже не вдрызг.
«Вьется пыль под сапогами -
Степями, полями,
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.»
Вот она... Сидит, подперев голову рукой, с рассеянной мечтательной улыбкой на губах. Чему она улыбается? О чем думает? Откуда она взялась? Илья чувствовал, что ему стоит больших усилий удерживать свои разбушевавшиеся мысли. А кругом народ…
Вдруг ее взгляд, до этого неподвижно сверлящий невидимую точку в пространстве, ожил и переместился. И Илью, как кипятком обдало. Она смотрела прямо на него. Илья хотел было отвести взгляд, но почему-то не смог. Возможно, виной всему была водка, сообщившая его телу странную болезненную заторможенность. А может просто не хотел. Зеленые глаза смотрели на него тихо, без вопроса, без вызова, без осуждения, и Илье было тепло и сладко под этим зеленым взглядом. И стало не важно, что вокруг сидят люди, потому что на самом деле здесь не было никого, кроме них двоих.
Илья вдруг заметил, что уже давно улыбается неизвестно чему. Какая-то счастливая мысль промелькнула у него в голове, но тут же бесследно исчезла. И теперь он не может вспомнить, что привело его в такой восторг. Он знал, что эта мысль как-то связана с ней. А она все смотрела на него и не отводила глаз, будто хотела помочь ему вспомнить. И он вспомнил.
Однажды он сам поцелует ее!
«Эх, дороги…
Пыль да туман...»
Было около одиннадцати, когда женщины начали расходиться. Сначала ушла мама, сославшись на усталость, потом тетя Люба, на прощание пригрозив мужу кулаком. Тетя Маруся, не торопясь, начала складывать в буфет недоеденное. Ирина хотела ей помочь, но та сказала, что сама справится. Когда Ирина покидала кухню, Прокопенко, жуя папиросу, проводил ее хищным осоловелым взглядом.
- Да, бабы у вас что надо! - философски проговорил Георгий Степаныч, когда все женщины ушли, - Что Наташка, что Ирка. Красавицы, ничего не скажешь.
- А то! Плохих не держим.
- И все без мужиков, ха-ха!
Илье тут же стало неинтересно. Он устало зевнул, попрощался и побрел к себе. Перед ее дверью Илья остановился и прислушался. Оттуда, как всегда, доносилось мерное жужжание швейной машинки. И он успокоился.