Плюю в вечность крупнокалиберным снарядом
Название: "Ириска"
Пэйринг: Илья/ОЖП
Категория: гет
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Hurt/comfort, Исторические эпохи, Первый раз
Описание: Москва, 1947г. Илья Курякин - подросток. Каким мог быть его первый раз?
Ёршик.
читать дальше- Ирка! Ириска! Иди, тебя к телефону!
- Сейчас, теть Марусь!
Легкой походкой, не задевая развешенных в коридоре тазов, шаек и корыт, ленькиного велосипеда, сундука тети Маруси и гигантских кирзовых сапог Пал Семеныча, она метнулась к телефону, неприметно притаившемуся в тени общей вешалки у входа.
- Кто? – шепотом спросила она тетю Марусю, круглую низенькую старушку в засаленном кухонном фартуке.
- Мужчина какой-то. Не представился.
Ирина рванула трубку у нее из рук и припала к ней ухом, закрыв другое ухо ладонью.
- Алло? – почти крикнула она в трубку и начала напряженно вслушиваться в голос на том конце провода.
Спустя секунду она перестала зажимать ухо, плечи ее опустились, возбужденный блеск в глазах померк, а лицо приобрело грустный и скучающий вид. Она еще несколько минут слушала неизвестного мужчину, в ответ назвала ему свой адрес и договорилась о встрече на завтра на семь часов.
- Ну, кто? – участливо спросила тетя Маруся, когда трубка с клацаньем легла на железный рычаг.
Ирина разочарованно покачала головой.
- Заказчик.
Все это Илья наблюдал сквозь узкую щель приоткрытой двери, не в силах оторвать глаз от облака медно-рыжих волос, разметавшихся по плечам. Он предавался этому странному занятию всякий раз, как выдавалась возможность, пока матери не было дома.
А в последнее время мать часто отлучалась куда-то после работы и не показывалась дома допоздна. В ее отсутствие Илья должен был сам разогреть себе ужин, помыть посуду, иногда полы, и сделать уроки. На робкие вопросы сына о причинах ее отсутствия, мать неизменно резко отвечала, что пытается сделать что-нибудь, чтобы выбраться из этой вонючей коммуналки. Или ты хочешь всю жизнь здесь провести? Илья, конечно, не хотел и потому прекращал расспросы.
Прошло два года с окончания войны. Илья с матерью вернулись в Москву из эвакуации еще в 43-м и с тех пор жили в этой коммуналке у Заставы Ильича, где кроме них жили еще три семьи. Мария Егоровна и Пал Семеныч – престарелые супруги, проводившие в 41-м на фронт двоих сыновей, да так и не дождавшиеся никого обратно. Анатолий Ефимович – рабочий с завода "Серп и Молот", запойный пьяница, который в приступе белой горячки начинал колотить свою жену Любу и сына Леньку. А еще она – Ириска, Ирина, Ирина Владимировна Ларионова.
От нее всегда пахло чем-то сладким, обволакивающим, вроде ванили или карамели. Ее ярко-рыжие волосы блестели на солнце огнем, так что глаза слепило и обжигало от нестерпимого света. Ее тело не находило себе покоя в ладно скроенных своими руками модных платьях и всякий раз норовило вырваться на свободу, то пробивая себе дорогу через линию декольте, то округло выдаваясь назад сквозь тесную юбку, то плавно вздымаясь мягкими изгибами, даже в самых бесформенных одеждах. Оно словно кричало каждому мужскому взгляду: я здесь, я жду тебя. И Илья слышал этот зов.
Ему шестнадцать лет. Он ученик девятого класса. И он лишь недавно начал осознавать, какими разными бывают женщины. Есть женщины свои – мама, бабушка, тетя Таня из Киева, двоюродная сестренка Анюта. От них никуда не денешься. Есть женщины чужие – тетя Маруся и тетя Люба, все соседки, с которыми он здоровается во дворе, продавщицы в магазине, учительницы в школе и врачи в поликлинике. С их существованием ты просто должен смириться. А есть женщины, которые вроде бы чужие, но иногда так хочется, чтобы они стали своими, чтобы можно было разговаривать с ними и касаться их, когда захочется, и чтобы они в ответ касались тебя. Например, Галочка Афанасьева из соседней школы, но она гуляет с хулиганом Санькой Мыло, а с ним шутки плохи. Или актриса Валентина Серова, но она замужем за поэтом Симоновым, и вообще, звезда экрана. А еще она, Ирина Владимировна, рыжая соседка из комнаты напротив.
С кухни доносились голоса женщин. Из-за гудения воды в трубах и грохота посуды почти ничего не было слышно. Вдруг сквозь неразборчивый поток звуков прорвался голос тети Маруси:
- А ты спроси у Курякиных. У них вроде был.
Илья, услышав свою фамилию, тут же захлопнул дверь и отбежал вглубь комнаты, будто он ни при чем. Секунду спустя возле двери послышались легкие шаги и деликатный стук. Илья медленно, будто нехотя, подошел и открыл дверь. Он знал, кого он там увидит.
- Здравствуй, Илья!
На него пахнуло сладким запахом жженой карамели. Откуда? Она ведь только что из кухни, где тетя Маруся чадит морковными котлетами.
- Здравствуйте, Ирина Владимировна.
Илья теребил шпингалет и чувствовал, как уши и лоб наливаются краской. Ноги же, напротив, оставались холодными. Ледяными. Да он их вообще не чувствовал.
- Как хорошо, что ты дома. У вас есть ёршик для бутылок? Мой совсем сломался.
- Да, сейчас.
Илья, едва не спотыкаясь, метнулся вглубь комнаты к большому буфету, где мать обычно прятала все нужные в быту вещи, столь драгоценные в голое послевоенное время, когда каждая булавка была на счету, и каждый лишний клочок газеты шел в ход. Это было время без мусора, потому что мусору просто неоткуда было взяться. Илья извлек заветный ершик из банки с кухонными принадлежностями, где кроме него стоял еще погнутый алюминиевый половник, большой кухонный нож и несколько пар вычурных серебряных вилок и ложек – все, что осталось от былого богатства после того, как арестовали отца, а их самих выселили из роскошной казенной квартиры в Доме на Набережной.
- Чего такой грустный? – неожиданно спросила Ирина и легонько коснулась его холодных пальцев, принимая облезлый бутылочный ёршик.
- Я? Я не грустный, - замотал головой обескураженный Илья и натужно улыбнулся во весь рот, стараясь убедить свою гостью в обратном. Он завел назад руку, которой она только что коснулась, словно пытался умерить боль от ожога.
- Вижу! Как дела в школе? – зачем-то продолжала допытываться Ирина Владимировна.
- Спасибо, хорошо, - кивнул Илья.
Вранье, конечно, но не станешь ведь рассказывать ей про трояк по математике и про бутерброд, который у него на перемене отобрал бугай Шматко. А может, она еще что-нибудь у него спросит? Может, ей нужен их половник?
Но она не спросила.
- Ну, давай, не грусти, - приветливо улыбнулась Ирина и потрясла в воздухе ершиком, - Я потом верну.
Она ушла на кухню, напевая себе под нос «Жил на свете добрый жук». А Илья еще немного постоял перед дверью, соображая, зачем продолжает сжимать в руках ручку шпингалета, потом вернулся к столу и изо всех сил попытался сосредоточиться на домашнем задании.
***
- Где ершик? – раздался сзади недовольный голос матери.
- А… Ирина Владимировна попросила, и я дал, - Илья оторвался от учебника и повернулся на стуле, чтобы ответить.
- Ах, опять она за свое! Пойду, стрясу с нее. Вечно она берет чужие вещи и не отдает обратно. А ты зачем даешь?
- Она попросила…, - неуверенно начал Илья.
- Попросила, - передразнила его робкую интонацию мать, - В следующий раз скажи, чтобы завела себе свой!
Она в раздражении хлопнула дверью и пошла на кухню выяснять судьбу своего драгоценного ершика.
Илья сидел на стуле и обгрызал ноготь на указательном пальце. Ему было досадно. Почему он не догадался забрать ершик сам? Теперь мама закатит очередной скандал, а Ирина будет думать, что Илья заодно с ней. Он прислушался. Из кухни доносились нестройные голоса. Они неуклонно возвышались, пока всю кухню не покрыл властный голос его матери:
- И чтоб больше у нас не клянчила! Хорошо зарабатываешь, значит можешь себе позволить!
«Ну, все, началось», - обреченно подумал Илья и посмотрел на страницу учебника. Там веселыми загогулинами плясали графики функций. Строить их совсем не хотелось. Он привстал, лег животом на стол и выглянул в окно. Конец октября разбросал по двору желтые листья и, не переставая, присыпАл их мелким моросящим дождем.
Дверь распахнулась, в комнату влетела раскрасневшаяся мать с проволочным ершиком наперевес. Вид у нее был чрезвычайно довольный, как у львицы, догнавшей антилопу.
- Ты понял? – проговорила она, отдуваясь, как после долгого бега, - Больше никому ничего не давай. А то у нас после таких визитеров вещи пропадают.
- Мама, это всего лишь ершик…, - попытался урезонить разбушевавшуюся мать Илья. В самом деле, это ведь совсем не тот случай, когда надо паниковать.
- Илья! Ты опять мне перечишь! Сколько можно тебе объяснять, что никому нельзя давать спуску. У нас и так уже отобрали все, что можно. Нельзя со всеми быть добренькими. Люди чувствуют слабину и мигом садятся на шею.
Илья молчал. Он смотрел на мать, на ее наливающиеся слезами глаза, на ее дрожащие от бессильного гнева руки, и ему стало стыдно. Она не виновата, что жизнь так сложилась. Мать не была жадной по природе, напротив, пока отец был с ними, пока был достаток в семье, она щедро принимала гостей, дарила подарки, отдавала ненужные вещи знакомым и соседям. И люди корыстно пользовались возможностью поживиться за счет жены богатого и обласканного почестями чиновника. Даже после ареста и выселения из ведомственной квартиры она продолжала, не считая денег, обильно давать взятки, задабривать и умасливать любого, кто мог сообщить ей хоть что-то о судьбе мужа. Но все было тщетно. Всё, чего она как жена врага народа добилась у бывших обкомовских друзей отца, была лишь комната в этой старой коммуналке и право проживать в Москве. Живы, и на том спасибо. А потом началась Война.
- Покажи дневник, - требовательно сказала мать тоном, не терпящим возражений.
Илья с тяжелым вздохом полез в школьную сумку. Дневник был извлечен и переправлен в руки строгого судьи. Мать начала листать дневник. Илья безучастно разглядывал ее склоненную над дневником голову, гладкие русые волосы, заколотые на затылке булавкой, сосредоточенное бледное лицо. Такое красивое лицо, если бы не глубокие тени под грустными голубыми глазами от бессонных ночей, горя и слез.
Рука, сжимающая дневник дрогнула.
- Тройка по математике. Что это значит? - с тихим клокотанием в голосе спросила мать и устремила на него свои пронзительные глаза.
- Меня сегодня вызвали к доске… Не смог составить график...
- Илья! - клокотание нарастало и грозило перерасти в рев.
- Мам, ну не надо, пожалуйста. Я все исправлю...
- Илья! Ты что, не понимаешь? - истерично взвился голос матери, - Они все хотят нас унизить. Чтобы быть наравне с ними, ты должен быть лучше их во всем. Ты должен всем доказать, что ты ни в чем не уступаешь, что приговор твоего отца — ошибка!
- Да меня никто ни о чем не спрашивает! Всем наплевать на моего отца! - не выдержал Илья и сорвался на крик.
И вдруг почувствовал на щеке звонкий удар маленькой холодной ладони, словно ледяной ожог. Голова невольно мотнулась в сторону, взгляд нырнул вниз и остановился там, у ног хрупкой женщины, все еще сжимающей в другой руке его дневник.
- Зато мне не наплевать! - хрипло проговорил над ухом голос матери.
Илья смотрел себе под ноги, шумно дышал и глотал рвущиеся наружу слезы. «Она не виновата, что все так сложилось. Она хочет мне добра. Она сама страдает», - повторял про себя Илья, но обида от несправедливо полученной пощечины горела на щеке и не хотела уходить.
Звук падающего на пол дневника вывел его из оцепенения. Судорожно всхлипнув, мать рванула сына к себе и прижала так крепко, как только могла. Илье пришлось согнуться под ее натиском, ведь он был уже на целых полголовы выше.
- Прости, прости, Илюша, сынок, прости, - бормотала она ему в ухо и неистово гладила его светлые стриженные волосы.
Илья осторожно обнял мать, словно боялся повредить.
- Ну, ты чего, мам? Не надо. Не плачь, - пытался он успокоить ее, а заодно, и себя.
Постепенно судорожные всхлипы становились все реже, а рука, без остановки его оглаживающая, обессиленно опустилась. Мать отстранилась и тревожно взглянула Илье в глаза.
- Ты ел сегодня?
- Д-да, - пробормотал Илья, вспоминая, когда же это было в последний раз.
- Что ты ел? - продолжала допрос мать.
- Там картошка была. Хлеб. А еще кисель, - вспомнил он и замолчал. Больше ничего у них не водилось.
- Угу. Завтра утром поешь сухариков с чаем, а в школу я сделаю тебе бутерброд с маргарином.
- Не надо, - замотал головой Илья.
- Почему? - в глазах матери блеснул подозрительный металл. От ее глаз некуда было деться.
Илья не хотел рассказывать ей, что чаще всего этими бутербродами лакомится не он сам, а кто-то из старшеклассников-хулиганов. Иногда отдать бутерброд было проще, чем отстаивать его ценой своего здоровья. Ну почему он сам не хулиган? Тогда он бы мог отбирать хлеб у других… Впрочем, нет, это невозможно. Он скорее подавится, чем отберет кусок у младшего. Отец бы не одобрил.
- Не надо. Лучше ты сама себе бутерброд сделай. Завтра у меня секция, нас там будут кормить.
Это была правда. После тренировки в секции легкой атлетике их кормили. Хотя, паек был крошечный — кусок хлеба с салом и чай, иногда с сахаром, - однако благодаря этой маленькой, но регулярной кормежке у Ильи постепенно выработался рефлекс, что спорт — это что-то очень приятное, что сулит неизменное вознаграждение.
Мать уже успокоилась. Она подняла с пола дневник, и бережно положила на стол. Включила лампу и достала из сумки потрепанные приходно-расходные книги. Мама брала работу на дом. Они сели за стол, каждый со своей стороны, и углубились в свои занятия. Старенький радиоприемник наигрывал «Сулико». Товарищ Сталин очень любил эту песню.
Галочка.
читать дальшеОн проснулся среди ночи от того, что за окном стало очень светло. Лишь через несколько секунд он понял, что это не на улице светло, а это в окна их третьего этажа светит мощный прожектор. Откуда он здесь?
За стеной зашевелились. Похоже, родители тоже проснулись. Илья перевернулся на другой бок, накрылся одеялом с головой и хотел снова заснуть. Отец наказал ему хорошо выспаться, чтобы рано утром поехать на рыбалку в Строгино. И вдруг он услышал приглушенный голос отца из соседней комнаты. Он не узнал его. Голос этот был, тонкий, сдавленный, как будто чужой. А может, это был вовсе не отец? Может это все еще сон? И тут же вслед за этим на лестнице послышались громкие бухающие шаги множества ног. Илья вжался в подушку и затаил дыхание.
Бум! Бум! Чей-то пудовый кулак обрушился на дверь. Мать испуганно вскрикнула.
- Наташа, уйди, я сам открою, - сказал отец своим новым сиплым голосом.
- Николенька, не ходи, - тонко завыла та.
- Перестань. Они выломают дверь и все равно войдут.
И тут же, словно услышав его слова, громовой голос с той стороны двери крикнул:
- Открывайте, а то выломаем дверь.
Клацнул замок. В прихожей сразу стало шумно и тесно.
Илья осторожно высунул ухо из-под одеяла. Он уже понял, что это не сон, что происходит что-то страшное. Он понял, что эти люди пришли к отцу. Он понял, что отец боится этих людей, иначе бы он не говорил таким голосом. А еще он понял, что рыбалка отменяется.
- Курякин Николай Ильич? – сказал чей-то грубый и властный голос.
- Да.
- Вы должны поехать с нами.
Повисла тяжелая пауза. Наконец, отец сказал:
- Могу я узнать, в чем меня обвиняют?
- Вам это объяснят на месте.
Снова тишина. Только тиканье часов в прихожей.
- А если я откажусь?
Кажется, тот грубый фыркнул от смеха.
- Отказаться вы не можете. Нам дан приказ доставить вас немедленно.
- Чей приказ?
- Чей надо приказ, - начал терять терпение главный, - А будете сопротивляться, так у нас есть другой приказ живым вас не брать.
Минута тишины длилась вечность. Илья, стараясь не дышать, вылез из кровати, на цыпочках подошел к двери и чуть приоткрыл ее. Он увидел в узком проеме спину своего отца в рубашке, наспех надетой на голое тело. На ногах его бугрились галифе со свисающими вниз подтяжками. А напротив него у двери толпились военные в синих фуражках, один выше другого. Илье показалось, что их, по меньшей мере, десять человек, хотя это наверняка было не так. На их фоне отец выглядел таким худым и сутулым, хотя в обычное время он казался Илье великаном, рядом с которым бояться было нечего.
- Вы не… Я не…,- голос отца стал совсем тихим и каким-то покорным, - Дайте позвонить. Это какая-то ошибка.
- Вот на месте все и выясним, - ухмыльнулся главный, - Пройдемте.
- Нет! – вдруг вскрикнула мать. Она была в одной ночной рубашке, растрепанная, бледная и судорожно прижимала руки ко рту, искривленному ужасом.
- Перестань, Наташа, иди в комнату, - повысил голос отец, - Это какая-то ошибка. Все разъяснится, вот увидишь.
- Нет! Нет! – продолжала выкрикивать та, как безумная.
Она вцепилась в мужа обеими руками и попыталась закрыть его своим телом. Это было страшно и почему-то смешно. Она казалась такой маленькой на фоне суровых мужчин в синих фуражках. Ну как бы она смогла защитить его?
- Родионов, Быков, взять под конвой! - гаркнул грубый, видя, что ситуация выходит из-под контроля.
Два здоровых мужика по команде вышли из-за спины главного, бесцеремонно обступили отца с обеих сторон и заломили ему руки за спину. Мать взвыла волчицей и бросилась на одного из конвоиров с кулаками. Детина легко, словно щепку, откинул ее к стене. А чтобы не пыталась и дальше мешать, наставил на нее пистолет.
Тут Илья не выдержал. Ужас, искавший себе выхода все это время, прорвался наружу, слезы брызнули из глаз, а рот свело криком. Он выскочил из комнаты и бросился наперерез обидчикам.
- Папа!
Отец рванулся на зов, но другой конвоир ударил его по шее прикладом своего маузера. Отец охнул и согнулся пополам.
- Быстрее, быстрее. Чего мешкаете? - недовольно подгонял главный.
- Наташа, я вернусь. Береги сына, - простонал отец, пытаясь распрямиться.
Его уже выводили. Почти голого. В ночь. На холод.
- Папа! Отдайте! – Илья пытался протиснуться между плотно сбившимися вокруг отца людьми и дотянуться до его руки.
- Успокой сопляка, - раздраженно бросил главный своему подручному.
Высокий краснорожий чекист угрожающе приблизился к мальчику.
- Не трожь, скотина! – завизжала мать, схватила Илью за руку и рванула к себе.
Краснорожий злобно ощерился.
- Ну, ну, гражданочка, полегче, - он надвигался на нее, словно пытался втолкнуть ее обратно в комнату, потом резко развернулся и вышел вслед за остальными.
Когда он скрылся из вида, мать выпустила руку сына и метнулась к двери. Она сорвала с вешалки мужнино пальто и выбежала на лестницу.
- Ника! Пальто! Стойте! Дайте одеть пальто!
Илья остался один в пустой квартире. Распахнутая настежь дверь раскачивалась и скрипела от сквозняка. Эхо разносило по гулкому лестничному колодцу отчаянный крик «Пальто!», до смерти пугая притаившихся за дверями своих жилищ соседей. Кто-то из них в этот момент наверняка облегченно выдохнул: не я. Внизу взвыл мотор черной «Эмки», увозя голого и испуганного отца неизвестно куда. А мальчик сидел на полу, закрыв уши ладонями и без конца повторял:
- Папа. Отдайте. Отдайте папу.
- Илья! Илья, проснись!
Илья подскочил на месте. Было утро. Мать стояла над ним и трясла его за плечо.
- А? - сонно сощурился он.
- Ты бредил во сне. Вставай, уже семь утра.
И, будто в доказательство ее слов, на столе истошно заверещал будильник. Отступать было некуда. Илья еще раз тоскливо посмотрел на часы, потом выдохнул, потер глаза и начал вставать со своей раскладушки.
Опять этот сон. В последнее время Илья все чаще видел его, и каждый раз он просыпался, объятый дрожью, когда слышал в ушах застывший в каменном лестничном пролете мамин крик «Пальто!» и свою беспомощную детскую мольбу «Отдайте!». Именно сейчас, когда кончилась война, воспоминания прошлого все плотнее обступали его сознание, словно оттаивали после долгой заморозки, когда думать о посторонних вещах, жалеть себя, и надеяться на лучшее было возмутительной роскошью.
За окном было хмуро, но по радио обещали, что к обеду распогодится. Потом начала играть бравурная музыка утренней гимнастики. Бодрый голос диктора просил дотянуться кончиками пальцев до носков, выпрямиться, повторить еще раз, а потом сразу же перейти к водным процедурам. Видимо, сам диктор никогда не жил в коммуналке. С водными процедурами все обстояло не так просто.
В туалет, конечно же, была очередь.
- Доброе утро. Я за вами, - сказал Илья Анатолию Ефимовичу.
Тот стоял с томно прикрытыми глазами, тяжело привалившись к стене сортира. Никак, с перепою? Сосед в ответ пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное и обдал Илью облаком ядреного чесночно-водочного перегара. Ну, точно с перепою.
- Кто там сейчас? - поинтересовался Илья у более словоохотливого этим утром Леньки.
- Пал Семеныч. С газетой, - добавил мальчуган, чуть подумав.
«Ну, это надолго», - подумал про себя Илья, и чтобы не терять времени, пошел к умывальнику в общей кухне. Там уже стоял дым коромыслом. Тетя Маруся и Любовь Алексеевна уже вовсю носились по кухне, возводя практически из ничего, как античные боги из глины и воды, завтрак для своих мужей. Тетя Маруся разогревала на примусе вчерашние морковные котлеты. Илья не любил морковь, но голод с утра был такой зверский, что он бы и от них не отказался. Любовь Алексеевна жарила омлет из яичного порошка с луком. Запах был невыносимо вкусный.
Ирины Владимировны видно не было. Она просыпалась гораздо позже остальных, когда основная масса обитателей коммуналки уже разбегалась по своим делам. Она была модисткой, шила одежду на дому.
- Наша мадам, как всегда, дрыхнет? - послышался голос матери.
Ответа не последовало, да она его и не ждала. Она подошла столику у окна, бесцеремонно отодвинула в угол чашку и заварочный чайник Ирины Владимировны, и принялась заваривать свой чай и доставать из принесенного пакета завтрак.
- Иди, ешь! - пригласила она Илью к столу.
Чай был жидкий и бледненький, напополам с опилками. Сухарики, впрочем, были вкусные, из сдобной булочки с изюмом, которую мама каким-то чудом получила в прошлом месяце по карточкам вместо серого хлеба.
- Пойдешь сегодня в магазин. Я не успеваю, - сказала мать.
- Мам, я на тренировку опоздаю, - попытался возразить Илья. В очереди можно было простоять и час, и больше. А сегодня по расписанию футбол…
- Не спорь, иначе вообще без хлеба останемся. Довесок можешь съесть.
Ну, хоть так.
Дорога до школы пролегала по улице Рабочей, мимо бараков и времянок, сворачивала в Ковров переулок и вела к старому дореволюционному зданию с пилонами и фигурными фризами по фасаду, построенному когда-то как воскресная школа купцом Ольшанским, а после Революции преобразованному в общеобразовательную женско-мужскую школу, а нынче в мужскую школу имени Кагановича. Тогда все учреждения назывались в чью-то честь. Вдали за Рогожкой виднелись трубы завода «Серп и Молот», изрыгающие на город столбы пепельного дыма. В воздухе пахло железной окалиной.
Илья шел в сторону школы и повторял про себя «Песнь о соколе», которую им задали учить наизусть по литературе.
«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море…»
Он уже подходил к школе, но на углу Коврова и Рабочей вдруг замедлил шаг и незаметно свернул во двор. Обычный московский двор с развешенным на деревянных подпорках бельем, поленницей под навесом и злющим цепным псом в будке, который, впрочем, сейчас спал.
«Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях...»
Илья пошарил глазами вдоль стен и нашел то, что искал. Он подошел ближе к серой сгорбленной фигуре, примостившейся на низкой скамейке возле дома. Одна нога человека в сером была странно укорочена. Рядом стоял, прислоненный к стене, самодельный деревянный костыль. Человек даже не поднял голову на посетителя, и продолжал сидеть, неподвижно глядя в землю.
- Две, - сказал Илья человеку на скамейке и протянул несколько мелких монеток.
- Две, так две, - прошамкал инвалид, взял деньги и спрятал в карман. Рука вынырнула из кармана уже с двумя папиросами, закрученными в старую газету.
- Спасибо.
И, не говоря больше ни слова, Илья почти бегом заспешил в школу.
«Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Ох ты, бедняга!»
Этих папирос ему хватит на неделю. Главное, чтобы мама не заметила. Запах можно отбить, если пожевать еловой хвои. Говорят, хвоя полезна. Наверное, именно по этой причине все елки на школьном дворе стояли обглоданные по низам.
Илья переложил папиросы за подкладку кепки. И успел вовремя, потому что в тот же момент из-за угла вышли два высоких крепких парня – Санька Мыло и бугай Шматко. Илья знал, что сейчас они вряд ли станут приставать, но на всякий случай переложил портфель в другую руку. Хулиганы прошли мимо, лишь задев Илью плечом.
Когда горячая волна крови перестала шуметь в ушах, Илья снова зачем-то переложил портфель в другую руку и зашагал быстрее. На чем мы остановились?
«О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы… я к ранам груди и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!»
***
- Ну, я тебе говорю, голая стоит передо мной, смотрит и улыбается.
- Да брешешь!
- А вот и не брешу, честное комсомольское!
- Ты только комсомол сюда не впутывай.
- Погоди, погоди. И чем все закончилось?
- Да ничем, я извинился и вышел.
- А зачем заходил? Вот, ты дурак, Володька. Ты бы хоть разговор какой завел. О погоде…
- В бане?
Все трое грянули от хохота. Воображение нарисовало живую картину, как Володя Зайцев, стоя на пороге женской душевой, заводит учтивый разговор о погоде с хорошенькой соседкой, одетой в одну мыльную пену.
- А, ну вас! – махнул рукой Володя, когда все просмеялись, и, чтобы сменить тему, спросил – Идешь сегодня на тренировку, Илюха?
- Постараюсь успеть. Мать наказала хлеба купить. Если что, скажи Трофиму, что я опоздаю.
- А завтра шахматы, ты не забыл? – беспокойно вставил Боря Лившиц, - Дед говорит, что подготовил для нас какую-то сногсшибательную партию.
- Приду. Может, покурим, пока перемена не кончилась? – предложил Илья и, не дожидаясь ответа, начал доставать из подкладки папиросу.
- Опять инвалидов самосад? – разочарованно протянул Володя.
- Не хочешь, не кури, нам больше достанется, - огрызнулся Илья.
Он запалил конец папиросы, всосал в себя горьковатый дымок и выпустил изо рта кудрявое облако. Минут через пять чувство голода должно пройти. Илья передал папиросу Боре Лившицу. Тот мечтательно затянулся и поговорил, глядя в небо:
- Говорят, Чарли Чаплин мог выпустить изо рта семь колец подряд, а вслед за этим длинную струю так, чтобы она прошла через все кольца.
- Это ж как долго надо тренироваться! – недоверчиво покачал головой Володька, передавая папиросу Илье. Он все-таки не отказался от своей затяжки.
Илья с сомнением посмотрел на окурок. Хотелось затянуться еще раз, и, в то же время, нельзя было тратить больше положенного. Карманные деньги от магазинной сдачи подходили к концу. Вдруг Боря потянул его за локоть:
- Смотри, кто идет.
Илья взглянул туда, куда указывал Лившиц, и чуть не подавился вязкой табачной слюной. Мимо них гордым лебедем проплывала Галочка Афанасьева - первая красавица женской школы имени Крупской и подруга хулигана Саньки Мыло. У Ильи в глазах задвоилось от волнения. А Галочка, тем временем, подошла ближе. Больше того, она остановилась прямо напротив них.
- Привет, мальчики, - дружелюбно сказала Галочка и растянула губы в ослепительной ярко-красной улыбке.
Она была одной из немногих девушек, кто, наплевав на строгости классных дам, пользовалась губной помадой и духами, и вообще, выглядела, как королева. Даже монашеская школьная форма смотрелась на ее не по годам развитой фигуре, словно вечернее платье так, что дух захватывало.
- П-приве-е-т, - нестройным хором ответили мальчики и быстро переглянулись: что происходит?
- Привет, Илья, как дела? – Галочка подошла ближе и пристально поглядела на Илью своими большими черными, как ночь глазами.
- Спасибо, хорошо. А у тебя?
Илья почувствовал, что краснеет, а руки и ноги, по обыкновению, холодеют. До этого момента красавица Галочка удостаивала его не более, чем беглым равнодушным взглядом. Он и не подозревал, что она знает его имя. Галочка улыбнулась ему, достала из маленькой сумочки на шнурке тонкую дамскую сигарету – настоящую – и кивнула на его руки.
- Дашь прикурить?
Только теперь Илья вспомнил, что все еще сжимал в пальцах непотушенный окурок папиросы.
- Да, конечно.
Илья полез в карман за спичками. В коробке оставалось две спички. Первую он сломал, вторая отсырела и не хотела загораться. Володя Зайцев и Боря Лившиц, стояли рядом неподвижно, как часовые у Мавзолея, и только водили глазами туда-сюда, с него на нее и обратно. Галочка скрестила ножки в лаковых туфлях, и внимательно за всем наблюдала.
- А ты от папиросы.., - предложила она, изящно изогнув подведенную бровь.
- А, ну да, - кивнул взволнованный Илья. Как это ему раньше не пришло в голову?
Он сунул папиросу в рот и затянулся, чтобы разжечь угасающий окурок. Галочка зажала тонкую сигарету между накрашенными губками, наклонилась к нему и коснулась его горящего конца, так что расстояние между их лицами равнялось длине двух дымящихся сигарет. Илья скосил глаза на Галочку. Она была так близко. Ее склоненные плечи и грудь источали то особое женское тепло, которое проникало сквозь одежду и вызывало в теле сладкую дрожь. От ее духов щекотало в носу. Галочка в ответ посмотрела на него из-под черных ресниц. В следующий момент, то ли для того, чтобы лучше распалить свою папиросу, то ли от ее пронзительного взгляда, Илья вдохнул табачный дым полной грудью, задохнулся и сдавленно кашлянул. Но Галочка уже прикурила, отошла на два шага назад и, подперев руку с зажатой в ней сигаретой, выпустила в небо ароматную струю дыма. Тамара Макарова, не иначе!
- Играешь сегодня? – спросила она.
- Да, наша школа против «Буревестника». Я в нападении, - ответил Илья.
- А я на воротах, - вставил Володька.
- Я приду посмотреть, - ответила Галочка только Илье, - Ну, пока.
И Галочка черным лебедем величаво поплыла дальше. Боря Лившиц смотрел ей вслед до тех пор, пока хватало его длинной худой, с прыгающим над воротом кадыком, шеи.
- Ни черта себе! Илюха, чего это она на тебя глаз положила?
- Вот это краля! – мечтательно произнес Володька.
- Ты смотри, она с Санькой Мыло гуляет. Не боишься от него в глаз получить?
Илья не знал, что ответить. Он чувствовал легкое головокружение от выкуренного табака и запаха ее духов. Резкая обжигающая боль вывела его из ступора. Илья вздрогнул и выпустил из рук сгоревшую до основания папиросу. Было досадно за впустую потраченное курево. Но Илья готов был сжечь и вторую папиросу, лишь бы Галочка снова, вот так же близко наклонилась к его лицу и позволила ему посмотреть в ее непроглядные черные глаза.
Он отряхнул пепел со штанины и глухо сказал:
- Пойдемте, уже звонок.
Подобрав разбросанные по земле вещи, друзья зашагали к школе.
Пэйринг: Илья/ОЖП
Категория: гет
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Hurt/comfort, Исторические эпохи, Первый раз
Описание: Москва, 1947г. Илья Курякин - подросток. Каким мог быть его первый раз?
Ёршик.
читать дальше- Ирка! Ириска! Иди, тебя к телефону!
- Сейчас, теть Марусь!
Легкой походкой, не задевая развешенных в коридоре тазов, шаек и корыт, ленькиного велосипеда, сундука тети Маруси и гигантских кирзовых сапог Пал Семеныча, она метнулась к телефону, неприметно притаившемуся в тени общей вешалки у входа.
- Кто? – шепотом спросила она тетю Марусю, круглую низенькую старушку в засаленном кухонном фартуке.
- Мужчина какой-то. Не представился.
Ирина рванула трубку у нее из рук и припала к ней ухом, закрыв другое ухо ладонью.
- Алло? – почти крикнула она в трубку и начала напряженно вслушиваться в голос на том конце провода.
Спустя секунду она перестала зажимать ухо, плечи ее опустились, возбужденный блеск в глазах померк, а лицо приобрело грустный и скучающий вид. Она еще несколько минут слушала неизвестного мужчину, в ответ назвала ему свой адрес и договорилась о встрече на завтра на семь часов.
- Ну, кто? – участливо спросила тетя Маруся, когда трубка с клацаньем легла на железный рычаг.
Ирина разочарованно покачала головой.
- Заказчик.
Все это Илья наблюдал сквозь узкую щель приоткрытой двери, не в силах оторвать глаз от облака медно-рыжих волос, разметавшихся по плечам. Он предавался этому странному занятию всякий раз, как выдавалась возможность, пока матери не было дома.
А в последнее время мать часто отлучалась куда-то после работы и не показывалась дома допоздна. В ее отсутствие Илья должен был сам разогреть себе ужин, помыть посуду, иногда полы, и сделать уроки. На робкие вопросы сына о причинах ее отсутствия, мать неизменно резко отвечала, что пытается сделать что-нибудь, чтобы выбраться из этой вонючей коммуналки. Или ты хочешь всю жизнь здесь провести? Илья, конечно, не хотел и потому прекращал расспросы.
Прошло два года с окончания войны. Илья с матерью вернулись в Москву из эвакуации еще в 43-м и с тех пор жили в этой коммуналке у Заставы Ильича, где кроме них жили еще три семьи. Мария Егоровна и Пал Семеныч – престарелые супруги, проводившие в 41-м на фронт двоих сыновей, да так и не дождавшиеся никого обратно. Анатолий Ефимович – рабочий с завода "Серп и Молот", запойный пьяница, который в приступе белой горячки начинал колотить свою жену Любу и сына Леньку. А еще она – Ириска, Ирина, Ирина Владимировна Ларионова.
От нее всегда пахло чем-то сладким, обволакивающим, вроде ванили или карамели. Ее ярко-рыжие волосы блестели на солнце огнем, так что глаза слепило и обжигало от нестерпимого света. Ее тело не находило себе покоя в ладно скроенных своими руками модных платьях и всякий раз норовило вырваться на свободу, то пробивая себе дорогу через линию декольте, то округло выдаваясь назад сквозь тесную юбку, то плавно вздымаясь мягкими изгибами, даже в самых бесформенных одеждах. Оно словно кричало каждому мужскому взгляду: я здесь, я жду тебя. И Илья слышал этот зов.
Ему шестнадцать лет. Он ученик девятого класса. И он лишь недавно начал осознавать, какими разными бывают женщины. Есть женщины свои – мама, бабушка, тетя Таня из Киева, двоюродная сестренка Анюта. От них никуда не денешься. Есть женщины чужие – тетя Маруся и тетя Люба, все соседки, с которыми он здоровается во дворе, продавщицы в магазине, учительницы в школе и врачи в поликлинике. С их существованием ты просто должен смириться. А есть женщины, которые вроде бы чужие, но иногда так хочется, чтобы они стали своими, чтобы можно было разговаривать с ними и касаться их, когда захочется, и чтобы они в ответ касались тебя. Например, Галочка Афанасьева из соседней школы, но она гуляет с хулиганом Санькой Мыло, а с ним шутки плохи. Или актриса Валентина Серова, но она замужем за поэтом Симоновым, и вообще, звезда экрана. А еще она, Ирина Владимировна, рыжая соседка из комнаты напротив.
С кухни доносились голоса женщин. Из-за гудения воды в трубах и грохота посуды почти ничего не было слышно. Вдруг сквозь неразборчивый поток звуков прорвался голос тети Маруси:
- А ты спроси у Курякиных. У них вроде был.
Илья, услышав свою фамилию, тут же захлопнул дверь и отбежал вглубь комнаты, будто он ни при чем. Секунду спустя возле двери послышались легкие шаги и деликатный стук. Илья медленно, будто нехотя, подошел и открыл дверь. Он знал, кого он там увидит.
- Здравствуй, Илья!
На него пахнуло сладким запахом жженой карамели. Откуда? Она ведь только что из кухни, где тетя Маруся чадит морковными котлетами.
- Здравствуйте, Ирина Владимировна.
Илья теребил шпингалет и чувствовал, как уши и лоб наливаются краской. Ноги же, напротив, оставались холодными. Ледяными. Да он их вообще не чувствовал.
- Как хорошо, что ты дома. У вас есть ёршик для бутылок? Мой совсем сломался.
- Да, сейчас.
Илья, едва не спотыкаясь, метнулся вглубь комнаты к большому буфету, где мать обычно прятала все нужные в быту вещи, столь драгоценные в голое послевоенное время, когда каждая булавка была на счету, и каждый лишний клочок газеты шел в ход. Это было время без мусора, потому что мусору просто неоткуда было взяться. Илья извлек заветный ершик из банки с кухонными принадлежностями, где кроме него стоял еще погнутый алюминиевый половник, большой кухонный нож и несколько пар вычурных серебряных вилок и ложек – все, что осталось от былого богатства после того, как арестовали отца, а их самих выселили из роскошной казенной квартиры в Доме на Набережной.
- Чего такой грустный? – неожиданно спросила Ирина и легонько коснулась его холодных пальцев, принимая облезлый бутылочный ёршик.
- Я? Я не грустный, - замотал головой обескураженный Илья и натужно улыбнулся во весь рот, стараясь убедить свою гостью в обратном. Он завел назад руку, которой она только что коснулась, словно пытался умерить боль от ожога.
- Вижу! Как дела в школе? – зачем-то продолжала допытываться Ирина Владимировна.
- Спасибо, хорошо, - кивнул Илья.
Вранье, конечно, но не станешь ведь рассказывать ей про трояк по математике и про бутерброд, который у него на перемене отобрал бугай Шматко. А может, она еще что-нибудь у него спросит? Может, ей нужен их половник?
Но она не спросила.
- Ну, давай, не грусти, - приветливо улыбнулась Ирина и потрясла в воздухе ершиком, - Я потом верну.
Она ушла на кухню, напевая себе под нос «Жил на свете добрый жук». А Илья еще немного постоял перед дверью, соображая, зачем продолжает сжимать в руках ручку шпингалета, потом вернулся к столу и изо всех сил попытался сосредоточиться на домашнем задании.
***
- Где ершик? – раздался сзади недовольный голос матери.
- А… Ирина Владимировна попросила, и я дал, - Илья оторвался от учебника и повернулся на стуле, чтобы ответить.
- Ах, опять она за свое! Пойду, стрясу с нее. Вечно она берет чужие вещи и не отдает обратно. А ты зачем даешь?
- Она попросила…, - неуверенно начал Илья.
- Попросила, - передразнила его робкую интонацию мать, - В следующий раз скажи, чтобы завела себе свой!
Она в раздражении хлопнула дверью и пошла на кухню выяснять судьбу своего драгоценного ершика.
Илья сидел на стуле и обгрызал ноготь на указательном пальце. Ему было досадно. Почему он не догадался забрать ершик сам? Теперь мама закатит очередной скандал, а Ирина будет думать, что Илья заодно с ней. Он прислушался. Из кухни доносились нестройные голоса. Они неуклонно возвышались, пока всю кухню не покрыл властный голос его матери:
- И чтоб больше у нас не клянчила! Хорошо зарабатываешь, значит можешь себе позволить!
«Ну, все, началось», - обреченно подумал Илья и посмотрел на страницу учебника. Там веселыми загогулинами плясали графики функций. Строить их совсем не хотелось. Он привстал, лег животом на стол и выглянул в окно. Конец октября разбросал по двору желтые листья и, не переставая, присыпАл их мелким моросящим дождем.
Дверь распахнулась, в комнату влетела раскрасневшаяся мать с проволочным ершиком наперевес. Вид у нее был чрезвычайно довольный, как у львицы, догнавшей антилопу.
- Ты понял? – проговорила она, отдуваясь, как после долгого бега, - Больше никому ничего не давай. А то у нас после таких визитеров вещи пропадают.
- Мама, это всего лишь ершик…, - попытался урезонить разбушевавшуюся мать Илья. В самом деле, это ведь совсем не тот случай, когда надо паниковать.
- Илья! Ты опять мне перечишь! Сколько можно тебе объяснять, что никому нельзя давать спуску. У нас и так уже отобрали все, что можно. Нельзя со всеми быть добренькими. Люди чувствуют слабину и мигом садятся на шею.
Илья молчал. Он смотрел на мать, на ее наливающиеся слезами глаза, на ее дрожащие от бессильного гнева руки, и ему стало стыдно. Она не виновата, что жизнь так сложилась. Мать не была жадной по природе, напротив, пока отец был с ними, пока был достаток в семье, она щедро принимала гостей, дарила подарки, отдавала ненужные вещи знакомым и соседям. И люди корыстно пользовались возможностью поживиться за счет жены богатого и обласканного почестями чиновника. Даже после ареста и выселения из ведомственной квартиры она продолжала, не считая денег, обильно давать взятки, задабривать и умасливать любого, кто мог сообщить ей хоть что-то о судьбе мужа. Но все было тщетно. Всё, чего она как жена врага народа добилась у бывших обкомовских друзей отца, была лишь комната в этой старой коммуналке и право проживать в Москве. Живы, и на том спасибо. А потом началась Война.
- Покажи дневник, - требовательно сказала мать тоном, не терпящим возражений.
Илья с тяжелым вздохом полез в школьную сумку. Дневник был извлечен и переправлен в руки строгого судьи. Мать начала листать дневник. Илья безучастно разглядывал ее склоненную над дневником голову, гладкие русые волосы, заколотые на затылке булавкой, сосредоточенное бледное лицо. Такое красивое лицо, если бы не глубокие тени под грустными голубыми глазами от бессонных ночей, горя и слез.
Рука, сжимающая дневник дрогнула.
- Тройка по математике. Что это значит? - с тихим клокотанием в голосе спросила мать и устремила на него свои пронзительные глаза.
- Меня сегодня вызвали к доске… Не смог составить график...
- Илья! - клокотание нарастало и грозило перерасти в рев.
- Мам, ну не надо, пожалуйста. Я все исправлю...
- Илья! Ты что, не понимаешь? - истерично взвился голос матери, - Они все хотят нас унизить. Чтобы быть наравне с ними, ты должен быть лучше их во всем. Ты должен всем доказать, что ты ни в чем не уступаешь, что приговор твоего отца — ошибка!
- Да меня никто ни о чем не спрашивает! Всем наплевать на моего отца! - не выдержал Илья и сорвался на крик.
И вдруг почувствовал на щеке звонкий удар маленькой холодной ладони, словно ледяной ожог. Голова невольно мотнулась в сторону, взгляд нырнул вниз и остановился там, у ног хрупкой женщины, все еще сжимающей в другой руке его дневник.
- Зато мне не наплевать! - хрипло проговорил над ухом голос матери.
Илья смотрел себе под ноги, шумно дышал и глотал рвущиеся наружу слезы. «Она не виновата, что все так сложилось. Она хочет мне добра. Она сама страдает», - повторял про себя Илья, но обида от несправедливо полученной пощечины горела на щеке и не хотела уходить.
Звук падающего на пол дневника вывел его из оцепенения. Судорожно всхлипнув, мать рванула сына к себе и прижала так крепко, как только могла. Илье пришлось согнуться под ее натиском, ведь он был уже на целых полголовы выше.
- Прости, прости, Илюша, сынок, прости, - бормотала она ему в ухо и неистово гладила его светлые стриженные волосы.
Илья осторожно обнял мать, словно боялся повредить.
- Ну, ты чего, мам? Не надо. Не плачь, - пытался он успокоить ее, а заодно, и себя.
Постепенно судорожные всхлипы становились все реже, а рука, без остановки его оглаживающая, обессиленно опустилась. Мать отстранилась и тревожно взглянула Илье в глаза.
- Ты ел сегодня?
- Д-да, - пробормотал Илья, вспоминая, когда же это было в последний раз.
- Что ты ел? - продолжала допрос мать.
- Там картошка была. Хлеб. А еще кисель, - вспомнил он и замолчал. Больше ничего у них не водилось.
- Угу. Завтра утром поешь сухариков с чаем, а в школу я сделаю тебе бутерброд с маргарином.
- Не надо, - замотал головой Илья.
- Почему? - в глазах матери блеснул подозрительный металл. От ее глаз некуда было деться.
Илья не хотел рассказывать ей, что чаще всего этими бутербродами лакомится не он сам, а кто-то из старшеклассников-хулиганов. Иногда отдать бутерброд было проще, чем отстаивать его ценой своего здоровья. Ну почему он сам не хулиган? Тогда он бы мог отбирать хлеб у других… Впрочем, нет, это невозможно. Он скорее подавится, чем отберет кусок у младшего. Отец бы не одобрил.
- Не надо. Лучше ты сама себе бутерброд сделай. Завтра у меня секция, нас там будут кормить.
Это была правда. После тренировки в секции легкой атлетике их кормили. Хотя, паек был крошечный — кусок хлеба с салом и чай, иногда с сахаром, - однако благодаря этой маленькой, но регулярной кормежке у Ильи постепенно выработался рефлекс, что спорт — это что-то очень приятное, что сулит неизменное вознаграждение.
Мать уже успокоилась. Она подняла с пола дневник, и бережно положила на стол. Включила лампу и достала из сумки потрепанные приходно-расходные книги. Мама брала работу на дом. Они сели за стол, каждый со своей стороны, и углубились в свои занятия. Старенький радиоприемник наигрывал «Сулико». Товарищ Сталин очень любил эту песню.
Галочка.
читать дальшеОн проснулся среди ночи от того, что за окном стало очень светло. Лишь через несколько секунд он понял, что это не на улице светло, а это в окна их третьего этажа светит мощный прожектор. Откуда он здесь?
За стеной зашевелились. Похоже, родители тоже проснулись. Илья перевернулся на другой бок, накрылся одеялом с головой и хотел снова заснуть. Отец наказал ему хорошо выспаться, чтобы рано утром поехать на рыбалку в Строгино. И вдруг он услышал приглушенный голос отца из соседней комнаты. Он не узнал его. Голос этот был, тонкий, сдавленный, как будто чужой. А может, это был вовсе не отец? Может это все еще сон? И тут же вслед за этим на лестнице послышались громкие бухающие шаги множества ног. Илья вжался в подушку и затаил дыхание.
Бум! Бум! Чей-то пудовый кулак обрушился на дверь. Мать испуганно вскрикнула.
- Наташа, уйди, я сам открою, - сказал отец своим новым сиплым голосом.
- Николенька, не ходи, - тонко завыла та.
- Перестань. Они выломают дверь и все равно войдут.
И тут же, словно услышав его слова, громовой голос с той стороны двери крикнул:
- Открывайте, а то выломаем дверь.
Клацнул замок. В прихожей сразу стало шумно и тесно.
Илья осторожно высунул ухо из-под одеяла. Он уже понял, что это не сон, что происходит что-то страшное. Он понял, что эти люди пришли к отцу. Он понял, что отец боится этих людей, иначе бы он не говорил таким голосом. А еще он понял, что рыбалка отменяется.
- Курякин Николай Ильич? – сказал чей-то грубый и властный голос.
- Да.
- Вы должны поехать с нами.
Повисла тяжелая пауза. Наконец, отец сказал:
- Могу я узнать, в чем меня обвиняют?
- Вам это объяснят на месте.
Снова тишина. Только тиканье часов в прихожей.
- А если я откажусь?
Кажется, тот грубый фыркнул от смеха.
- Отказаться вы не можете. Нам дан приказ доставить вас немедленно.
- Чей приказ?
- Чей надо приказ, - начал терять терпение главный, - А будете сопротивляться, так у нас есть другой приказ живым вас не брать.
Минута тишины длилась вечность. Илья, стараясь не дышать, вылез из кровати, на цыпочках подошел к двери и чуть приоткрыл ее. Он увидел в узком проеме спину своего отца в рубашке, наспех надетой на голое тело. На ногах его бугрились галифе со свисающими вниз подтяжками. А напротив него у двери толпились военные в синих фуражках, один выше другого. Илье показалось, что их, по меньшей мере, десять человек, хотя это наверняка было не так. На их фоне отец выглядел таким худым и сутулым, хотя в обычное время он казался Илье великаном, рядом с которым бояться было нечего.
- Вы не… Я не…,- голос отца стал совсем тихим и каким-то покорным, - Дайте позвонить. Это какая-то ошибка.
- Вот на месте все и выясним, - ухмыльнулся главный, - Пройдемте.
- Нет! – вдруг вскрикнула мать. Она была в одной ночной рубашке, растрепанная, бледная и судорожно прижимала руки ко рту, искривленному ужасом.
- Перестань, Наташа, иди в комнату, - повысил голос отец, - Это какая-то ошибка. Все разъяснится, вот увидишь.
- Нет! Нет! – продолжала выкрикивать та, как безумная.
Она вцепилась в мужа обеими руками и попыталась закрыть его своим телом. Это было страшно и почему-то смешно. Она казалась такой маленькой на фоне суровых мужчин в синих фуражках. Ну как бы она смогла защитить его?
- Родионов, Быков, взять под конвой! - гаркнул грубый, видя, что ситуация выходит из-под контроля.
Два здоровых мужика по команде вышли из-за спины главного, бесцеремонно обступили отца с обеих сторон и заломили ему руки за спину. Мать взвыла волчицей и бросилась на одного из конвоиров с кулаками. Детина легко, словно щепку, откинул ее к стене. А чтобы не пыталась и дальше мешать, наставил на нее пистолет.
Тут Илья не выдержал. Ужас, искавший себе выхода все это время, прорвался наружу, слезы брызнули из глаз, а рот свело криком. Он выскочил из комнаты и бросился наперерез обидчикам.
- Папа!
Отец рванулся на зов, но другой конвоир ударил его по шее прикладом своего маузера. Отец охнул и согнулся пополам.
- Быстрее, быстрее. Чего мешкаете? - недовольно подгонял главный.
- Наташа, я вернусь. Береги сына, - простонал отец, пытаясь распрямиться.
Его уже выводили. Почти голого. В ночь. На холод.
- Папа! Отдайте! – Илья пытался протиснуться между плотно сбившимися вокруг отца людьми и дотянуться до его руки.
- Успокой сопляка, - раздраженно бросил главный своему подручному.
Высокий краснорожий чекист угрожающе приблизился к мальчику.
- Не трожь, скотина! – завизжала мать, схватила Илью за руку и рванула к себе.
Краснорожий злобно ощерился.
- Ну, ну, гражданочка, полегче, - он надвигался на нее, словно пытался втолкнуть ее обратно в комнату, потом резко развернулся и вышел вслед за остальными.
Когда он скрылся из вида, мать выпустила руку сына и метнулась к двери. Она сорвала с вешалки мужнино пальто и выбежала на лестницу.
- Ника! Пальто! Стойте! Дайте одеть пальто!
Илья остался один в пустой квартире. Распахнутая настежь дверь раскачивалась и скрипела от сквозняка. Эхо разносило по гулкому лестничному колодцу отчаянный крик «Пальто!», до смерти пугая притаившихся за дверями своих жилищ соседей. Кто-то из них в этот момент наверняка облегченно выдохнул: не я. Внизу взвыл мотор черной «Эмки», увозя голого и испуганного отца неизвестно куда. А мальчик сидел на полу, закрыв уши ладонями и без конца повторял:
- Папа. Отдайте. Отдайте папу.
- Илья! Илья, проснись!
Илья подскочил на месте. Было утро. Мать стояла над ним и трясла его за плечо.
- А? - сонно сощурился он.
- Ты бредил во сне. Вставай, уже семь утра.
И, будто в доказательство ее слов, на столе истошно заверещал будильник. Отступать было некуда. Илья еще раз тоскливо посмотрел на часы, потом выдохнул, потер глаза и начал вставать со своей раскладушки.
Опять этот сон. В последнее время Илья все чаще видел его, и каждый раз он просыпался, объятый дрожью, когда слышал в ушах застывший в каменном лестничном пролете мамин крик «Пальто!» и свою беспомощную детскую мольбу «Отдайте!». Именно сейчас, когда кончилась война, воспоминания прошлого все плотнее обступали его сознание, словно оттаивали после долгой заморозки, когда думать о посторонних вещах, жалеть себя, и надеяться на лучшее было возмутительной роскошью.
За окном было хмуро, но по радио обещали, что к обеду распогодится. Потом начала играть бравурная музыка утренней гимнастики. Бодрый голос диктора просил дотянуться кончиками пальцев до носков, выпрямиться, повторить еще раз, а потом сразу же перейти к водным процедурам. Видимо, сам диктор никогда не жил в коммуналке. С водными процедурами все обстояло не так просто.
В туалет, конечно же, была очередь.
- Доброе утро. Я за вами, - сказал Илья Анатолию Ефимовичу.
Тот стоял с томно прикрытыми глазами, тяжело привалившись к стене сортира. Никак, с перепою? Сосед в ответ пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное и обдал Илью облаком ядреного чесночно-водочного перегара. Ну, точно с перепою.
- Кто там сейчас? - поинтересовался Илья у более словоохотливого этим утром Леньки.
- Пал Семеныч. С газетой, - добавил мальчуган, чуть подумав.
«Ну, это надолго», - подумал про себя Илья, и чтобы не терять времени, пошел к умывальнику в общей кухне. Там уже стоял дым коромыслом. Тетя Маруся и Любовь Алексеевна уже вовсю носились по кухне, возводя практически из ничего, как античные боги из глины и воды, завтрак для своих мужей. Тетя Маруся разогревала на примусе вчерашние морковные котлеты. Илья не любил морковь, но голод с утра был такой зверский, что он бы и от них не отказался. Любовь Алексеевна жарила омлет из яичного порошка с луком. Запах был невыносимо вкусный.
Ирины Владимировны видно не было. Она просыпалась гораздо позже остальных, когда основная масса обитателей коммуналки уже разбегалась по своим делам. Она была модисткой, шила одежду на дому.
- Наша мадам, как всегда, дрыхнет? - послышался голос матери.
Ответа не последовало, да она его и не ждала. Она подошла столику у окна, бесцеремонно отодвинула в угол чашку и заварочный чайник Ирины Владимировны, и принялась заваривать свой чай и доставать из принесенного пакета завтрак.
- Иди, ешь! - пригласила она Илью к столу.
Чай был жидкий и бледненький, напополам с опилками. Сухарики, впрочем, были вкусные, из сдобной булочки с изюмом, которую мама каким-то чудом получила в прошлом месяце по карточкам вместо серого хлеба.
- Пойдешь сегодня в магазин. Я не успеваю, - сказала мать.
- Мам, я на тренировку опоздаю, - попытался возразить Илья. В очереди можно было простоять и час, и больше. А сегодня по расписанию футбол…
- Не спорь, иначе вообще без хлеба останемся. Довесок можешь съесть.
Ну, хоть так.
Дорога до школы пролегала по улице Рабочей, мимо бараков и времянок, сворачивала в Ковров переулок и вела к старому дореволюционному зданию с пилонами и фигурными фризами по фасаду, построенному когда-то как воскресная школа купцом Ольшанским, а после Революции преобразованному в общеобразовательную женско-мужскую школу, а нынче в мужскую школу имени Кагановича. Тогда все учреждения назывались в чью-то честь. Вдали за Рогожкой виднелись трубы завода «Серп и Молот», изрыгающие на город столбы пепельного дыма. В воздухе пахло железной окалиной.
Илья шел в сторону школы и повторял про себя «Песнь о соколе», которую им задали учить наизусть по литературе.
«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море…»
Он уже подходил к школе, но на углу Коврова и Рабочей вдруг замедлил шаг и незаметно свернул во двор. Обычный московский двор с развешенным на деревянных подпорках бельем, поленницей под навесом и злющим цепным псом в будке, который, впрочем, сейчас спал.
«Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях...»
Илья пошарил глазами вдоль стен и нашел то, что искал. Он подошел ближе к серой сгорбленной фигуре, примостившейся на низкой скамейке возле дома. Одна нога человека в сером была странно укорочена. Рядом стоял, прислоненный к стене, самодельный деревянный костыль. Человек даже не поднял голову на посетителя, и продолжал сидеть, неподвижно глядя в землю.
- Две, - сказал Илья человеку на скамейке и протянул несколько мелких монеток.
- Две, так две, - прошамкал инвалид, взял деньги и спрятал в карман. Рука вынырнула из кармана уже с двумя папиросами, закрученными в старую газету.
- Спасибо.
И, не говоря больше ни слова, Илья почти бегом заспешил в школу.
«Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Ох ты, бедняга!»
Этих папирос ему хватит на неделю. Главное, чтобы мама не заметила. Запах можно отбить, если пожевать еловой хвои. Говорят, хвоя полезна. Наверное, именно по этой причине все елки на школьном дворе стояли обглоданные по низам.
Илья переложил папиросы за подкладку кепки. И успел вовремя, потому что в тот же момент из-за угла вышли два высоких крепких парня – Санька Мыло и бугай Шматко. Илья знал, что сейчас они вряд ли станут приставать, но на всякий случай переложил портфель в другую руку. Хулиганы прошли мимо, лишь задев Илью плечом.
Когда горячая волна крови перестала шуметь в ушах, Илья снова зачем-то переложил портфель в другую руку и зашагал быстрее. На чем мы остановились?
«О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы… я к ранам груди и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!»
***
- Ну, я тебе говорю, голая стоит передо мной, смотрит и улыбается.
- Да брешешь!
- А вот и не брешу, честное комсомольское!
- Ты только комсомол сюда не впутывай.
- Погоди, погоди. И чем все закончилось?
- Да ничем, я извинился и вышел.
- А зачем заходил? Вот, ты дурак, Володька. Ты бы хоть разговор какой завел. О погоде…
- В бане?
Все трое грянули от хохота. Воображение нарисовало живую картину, как Володя Зайцев, стоя на пороге женской душевой, заводит учтивый разговор о погоде с хорошенькой соседкой, одетой в одну мыльную пену.
- А, ну вас! – махнул рукой Володя, когда все просмеялись, и, чтобы сменить тему, спросил – Идешь сегодня на тренировку, Илюха?
- Постараюсь успеть. Мать наказала хлеба купить. Если что, скажи Трофиму, что я опоздаю.
- А завтра шахматы, ты не забыл? – беспокойно вставил Боря Лившиц, - Дед говорит, что подготовил для нас какую-то сногсшибательную партию.
- Приду. Может, покурим, пока перемена не кончилась? – предложил Илья и, не дожидаясь ответа, начал доставать из подкладки папиросу.
- Опять инвалидов самосад? – разочарованно протянул Володя.
- Не хочешь, не кури, нам больше достанется, - огрызнулся Илья.
Он запалил конец папиросы, всосал в себя горьковатый дымок и выпустил изо рта кудрявое облако. Минут через пять чувство голода должно пройти. Илья передал папиросу Боре Лившицу. Тот мечтательно затянулся и поговорил, глядя в небо:
- Говорят, Чарли Чаплин мог выпустить изо рта семь колец подряд, а вслед за этим длинную струю так, чтобы она прошла через все кольца.
- Это ж как долго надо тренироваться! – недоверчиво покачал головой Володька, передавая папиросу Илье. Он все-таки не отказался от своей затяжки.
Илья с сомнением посмотрел на окурок. Хотелось затянуться еще раз, и, в то же время, нельзя было тратить больше положенного. Карманные деньги от магазинной сдачи подходили к концу. Вдруг Боря потянул его за локоть:
- Смотри, кто идет.
Илья взглянул туда, куда указывал Лившиц, и чуть не подавился вязкой табачной слюной. Мимо них гордым лебедем проплывала Галочка Афанасьева - первая красавица женской школы имени Крупской и подруга хулигана Саньки Мыло. У Ильи в глазах задвоилось от волнения. А Галочка, тем временем, подошла ближе. Больше того, она остановилась прямо напротив них.
- Привет, мальчики, - дружелюбно сказала Галочка и растянула губы в ослепительной ярко-красной улыбке.
Она была одной из немногих девушек, кто, наплевав на строгости классных дам, пользовалась губной помадой и духами, и вообще, выглядела, как королева. Даже монашеская школьная форма смотрелась на ее не по годам развитой фигуре, словно вечернее платье так, что дух захватывало.
- П-приве-е-т, - нестройным хором ответили мальчики и быстро переглянулись: что происходит?
- Привет, Илья, как дела? – Галочка подошла ближе и пристально поглядела на Илью своими большими черными, как ночь глазами.
- Спасибо, хорошо. А у тебя?
Илья почувствовал, что краснеет, а руки и ноги, по обыкновению, холодеют. До этого момента красавица Галочка удостаивала его не более, чем беглым равнодушным взглядом. Он и не подозревал, что она знает его имя. Галочка улыбнулась ему, достала из маленькой сумочки на шнурке тонкую дамскую сигарету – настоящую – и кивнула на его руки.
- Дашь прикурить?
Только теперь Илья вспомнил, что все еще сжимал в пальцах непотушенный окурок папиросы.
- Да, конечно.
Илья полез в карман за спичками. В коробке оставалось две спички. Первую он сломал, вторая отсырела и не хотела загораться. Володя Зайцев и Боря Лившиц, стояли рядом неподвижно, как часовые у Мавзолея, и только водили глазами туда-сюда, с него на нее и обратно. Галочка скрестила ножки в лаковых туфлях, и внимательно за всем наблюдала.
- А ты от папиросы.., - предложила она, изящно изогнув подведенную бровь.
- А, ну да, - кивнул взволнованный Илья. Как это ему раньше не пришло в голову?
Он сунул папиросу в рот и затянулся, чтобы разжечь угасающий окурок. Галочка зажала тонкую сигарету между накрашенными губками, наклонилась к нему и коснулась его горящего конца, так что расстояние между их лицами равнялось длине двух дымящихся сигарет. Илья скосил глаза на Галочку. Она была так близко. Ее склоненные плечи и грудь источали то особое женское тепло, которое проникало сквозь одежду и вызывало в теле сладкую дрожь. От ее духов щекотало в носу. Галочка в ответ посмотрела на него из-под черных ресниц. В следующий момент, то ли для того, чтобы лучше распалить свою папиросу, то ли от ее пронзительного взгляда, Илья вдохнул табачный дым полной грудью, задохнулся и сдавленно кашлянул. Но Галочка уже прикурила, отошла на два шага назад и, подперев руку с зажатой в ней сигаретой, выпустила в небо ароматную струю дыма. Тамара Макарова, не иначе!
- Играешь сегодня? – спросила она.
- Да, наша школа против «Буревестника». Я в нападении, - ответил Илья.
- А я на воротах, - вставил Володька.
- Я приду посмотреть, - ответила Галочка только Илье, - Ну, пока.
И Галочка черным лебедем величаво поплыла дальше. Боря Лившиц смотрел ей вслед до тех пор, пока хватало его длинной худой, с прыгающим над воротом кадыком, шеи.
- Ни черта себе! Илюха, чего это она на тебя глаз положила?
- Вот это краля! – мечтательно произнес Володька.
- Ты смотри, она с Санькой Мыло гуляет. Не боишься от него в глаз получить?
Илья не знал, что ответить. Он чувствовал легкое головокружение от выкуренного табака и запаха ее духов. Резкая обжигающая боль вывела его из ступора. Илья вздрогнул и выпустил из рук сгоревшую до основания папиросу. Было досадно за впустую потраченное курево. Но Илья готов был сжечь и вторую папиросу, лишь бы Галочка снова, вот так же близко наклонилась к его лицу и позволила ему посмотреть в ее непроглядные черные глаза.
Он отряхнул пепел со штанины и глухо сказал:
- Пойдемте, уже звонок.
Подобрав разбросанные по земле вещи, друзья зашагали к школе.